с тяжёлыми каменьями на дне.
И видит Русь, как сферу золотую,
которую вращает Мономах,
и всюду дуги-радуги токуют –
тетерева у солнца на руках!
Славяне ветра
Как живут славяне ветра,
знает долгая верста,
полосатая как гетры
из тюремного холста.
Но войди в её просторы –
в сырость ночи, в трудный день –
в небеса закинут горы
снов сиреневую тень.
Кровь славянская хохочет –
ветер ей и друг, и враг,
и тесак разбойный сточен
о родительский чердак.
И опять живые речи
овсяного ветерка
мысли от застоя лечат,
чистят жилы на века.
Царица Савская
Султан Озёрович, камыш,
кому ты машешь шапкой царской?
Зачем на цыпочках стоишь
перед луной – царицей Савской?
Всю ночь летают в тишине
признания в любви и вздохи,
и возбуждён центральный нерв
озёрной страстью одинокой.
Царица Савская – луна –
молчит, не зная, что ответить.
Во всех и сразу влюблена
её сияющая четверть.
Нарисуй, Хокусай, херувима
российских распутий...
* * *
Разве знал Хокусай, что ему заминируют губы,
вычтут цену билета на спутник, летящий к луне,
и в провинции русской весёлая девушка Люба
обвинит его в магии, корни которой – в вине?
Люба – друг ФСБ, украшенье закрытого сайта.
Хокусай ей знаком с Костромы, по журнальной статье.
Он вином разбавлял акварельные краски, и сальто
на картине волна совершала в святой простоте.
Кувыркалась волна как гимнаст на открытом манеже,
то ко дну приникая, то снова летя к облакам,
но костюмы в полоску носили всё реже и реже,
и волну Хокусая прибрать не успели к рукам.
Пили краску картины, как русский мужик-каторжанин,
что послушную жизнь променял на сибирский рудник,
и в глазах Хокусая далёкие звёзды мерцали,
и вода из картины на старый лилась половик.
Что-то вспомнил тебя я сегодня, мой брат по искусству,
когда час протрезвонил: «Пора в ледяную кровать!»
Помню, в детстве читали мы книгу про Заратустру
и бежали в леса, чтобы было, о чём вспоминать.
Этот мир – тот же лес, обнесённый колючей железкой,
с пылесосом у входа и с бубном шамана в кустах,
где на ветке сухой всенародный сидит Достоевский,
ну, а Гоголь смешит, наступая на собственный прах.
Нарисуй, Хокусай, херувима российских распутий
с Алконоста улыбкой и синим фаюмским зрачком,
чтобы в шуме столичном беседовал с ангелом Путин,
и поля Украины добрели пшеничным зерном.
По ту сторону зла, где волна откровеньем богата,
и летит полукругом, и в берег стучится крутой,
ходит девушка Люба, всё ищет пропавшего брата –
Хокусая-бродягу с разбитой агентом губой.
Нарисуй и её, но игривой таёжной косулей –
той, которой не стала, но очень хотелось бы ей…
Есть дорога к себе и старинное слово «рисую»...
Остальное – у Бога – в пучине мятежных морей.
Конец