Значит, в целом получается: быть из небытия, выдерживать мир в себе, отдавать за него душу природе. Экологическая ситуация в том, что человека все еще нет (и камо грядещи — неизвестно); нет следовательно, и мира, он растоптан, попран; нет и душ, есть тела или душенки в телах, а тем более нет всеобщего духа единства с природой, есть только внутренние барьеры цивилизации и барьеры с природой. Но эти барьеры с природой растут вместе с внутренним опустошением цивилизации в духовности. Информационное общество и будет зияющей пустотой в мире, как та Платоновская пещера, из которой человек будет иметь дело не с самими вещами, а с их тенями. И дело тогда оказывается не только и не столько в иудео-христианских корнях экологии, где человек поставлен выше других тварей, или в греко-романских истоках ее, где он «мера всех вещей» (Протагор), или в соединении науки и техники в Новое время, или в бесплановой экономике (марксизм), или в общественном прогрессе, в который слепо уверовали модернисты всех времен и народов, не считаясь ни с чем, кроме самоотчуждения человека. Нет вообще никаких причин внешних экологической ситуации, она вытекает из существ человека, он сам причина, порождающая ее как необходимое следствие. Если человек платит жизнью за то, что в ней было перед смертью, то и человечество должно примерно таким же образом ответить за всю свою писаную историю... Но перед кем? Перед чем? Перед природой? Вряд ли, она заглотнет и выполнит все человечество. «О, есть еще океан!» — воскликнул А.Блок в связи с гибелью Титаника. Перед последующими поколениями? Но это уже расчет антропоцентризма. Сохранить природу нужно ради нее самой, а не из внешних соображений. Р.Хиггинс сказал: «эксплуататорское отношение к природе не отменяется, а лишь маскируется, если мы предпринимаем попытки сохранить голубого кита, лесного волка, белый кедр или болото только ради экологического равновесия, то есть в конечном счете для блага человека. Мы уступаем здесь той же гордыне антропоцентризма... Природу может спасти только безусловная любовь к земле и лесу во имя них самих» (Там же. С. 43, 44).
Скорее всего отвечать нужно человечеству перед самим собой, но в некоей высшей инстанции, подняться к которой означает не просто спастись и не только образумиться или ответить за свои деяния. Потому что даже это невозможно. Нет меры расплаты, установить ее невозможно. Есть и подозрение, что человечество само хочет найти, определить эту меру в виде экологического императива или в виде «гуманитарной помощи» природе, пытаясь сохранить то, что еще осталось невырубленного, неистребленного, неизгаженного. Сама эта помощь есть лицемерие, самообман.
Но вместе, с должным и сущим, а значит и долженствованием как этическим принципом, нужно представить (ввести) различие (связку) совершенного и свершенного (дурного), чтобы работал эстетический принцип совершенствования. И это будет не дополнение, а допущение и утверждение высшей ценности — красоты в мире. Потому что добром мира природу не спасти, может быть удастся сохранить, но не раскрыть ее в самоценности. И тогда картина будет более полной: от ложных знаний себя к добру мира в себе, и в свете совершенного видение несовершенного как совершенного человеком на земле.
Однако и движения в этом векторе нет и быть не может. Само осознание ложности знаний возможно при добре мира в себе, но и для этого заранее требуется нечто иное, более высокое, а именно поклонение красоте. Экологическое движение в этом плане и есть движение, начинающееся с культа красоты, подкрепляющееся следованием добру и, наконец, что труднее всего, отвращение от ложных знаний как знаний лишь себя, т.е. преодоление антропоцентризма. О ложности знаний мы можем знать с точки зрения красоты. Заведомое признание красоты приводит не просто к сомнениям в истинности или неистинности (это происходит уже с этических позиций долженствования), здесь уже нет выбора себя в какой-то нравственной альтернативе, но знание себя оказывается небытием, из которого человеку нужно проснуться из сна самозабвения.
Не время сна,
Не время спать,