Говоря о человеке, я (имярек автора) уже пытаюсь остаться в стороне от того, что говорится о нём. А нужно дать не только общее, но и сокровенное. Более того, общее-то и нужно только как фон для выражения сокровенного. И в то же время это невозможно, так как нейтрализует сокровенное. Стоит только сказать, что человек есть нечто, как он тут же «убивается» этим определением. Причем все, что ни говорится, говорится об абстрактном Другом.
В любом случае человек остается по ту сторону того, что о нем говорится, т.е. несказанным в дискурсивном писании. А исследователь, с его точки зрения, способен лишь на сторонний взгляд, перед которым протягивается он — человек в неких состояниях, качествах и т.д. И наоборот, автор никак иначе и не может писать, как только дистанцируя от того, что он пишет, т.е. объективируя человека. А следовательно, проблема человека решается внечеловеческим образом — через отключение автора от того, что говорится о человеке. И чем непосредственнее к человеку, тем больше дистанция от него автора. Ровно настолько, насколько схватывается человеческое в человеке, в его непосредственном бытии, автор обесчеловечивается сам. Самые отвратительные те вещи, в которых уловлен человек теоретически.
Дело не в том, чтобы и человека дать, и автора в себе сохранить. Дело в том, чтобы автор был человеком, о котором говорится. Но такова ситуация, что автор забирает на себя все человеческое, а исследуемого человека объективирует. И это зависит даже не от автора, а от самого процесса изложения, в котором человек необходимо формализируется. Слово отчуждает, тем более отчуждают слова, а тем более убивает теория.
Собственно, это метапроблема человека. И всякие решения проблемы человека делаются не по сути, а в обход ее.
Но при этом проблема заключается и в том, что мы никак не ходим или не можем забыть свое «Я», все пытаемся представить себя в человеке. Отсюда и получается парадокс индивидуального и тотального, уникального и универсального, субъектного и субстанциального.
Это «я» (имярек автора) как отдельное существование перекрывает тотальность человека. Общественной сущности человека сопротивляется собственное наличное бытие исследователя. Более того, мы пытаемся подмять сущность человека под свое собственное существование. Существенным оказывается не многообразие индивидов, а одно из существований среди этого многообразия, которое подменяет собой все единство человека. Поэтому и получается всякий раз так, что когда многообразие подводится под единство, то на поверку перед нами оказывается одна единичность, реальность которой сомнительна, потому что вне её остаются другие единичности, ничего общего не имеющие с данным, себя выпячивающим «эго». А следовательно, опять мы приходим к экземпляру человека, хотя стремимся как будто бы преодолеть его. Впрочем, и на других при этом распространяется абстрактное «я» (имярек) исследователя, хотя они как будто бы остаются в тени. Но это теневые характеристики самого исследователя, ограничивающего человека фокусом своего «я»; то же, что вне фокуса, но что тем не менее неотделимо от него (исследователя), стихийно (или сознательно) проецирующего на других индивидов. И чем обособленнее, эгоистичнее «я» в человеке, тем сумеречнее, аморфнее человек в остальных людях.
Человек — это «я»! — вот что сбивает с толку в решении проблемы человека. Это «я» скрадывает, заслоняет многообразие индивидов. Оно незаметно прокрадывается в контекст как эталон индивидуального. Хотя это лишь случайная индивидуальность и дутая субъектность. И собственно, это «я» одновременно хочет и представлять многообразие индивидов, и выражать единство человека. Следовательно, чтобы избавиться от примера человека, нужно избавиться от эгоцентризма, а тем более в собственном лице исследователя.
Нужно исходить из многообразия индивидов, а мы исходим из «я». Вот и получается опять пример человека, но уже в субъектном исполнении — против объективистского экземпляра человека. При этом, правда, присутствует надежда, что «я» неповторимо, но в том-то и дело, что неповторимость «я» есть пустая тавтология. Она относится к каждому индивиду как абстракт среди прочих абстрактов.
Но и без учета «я» нельзя обойтись, это может привести к объективизму в понимании человека? Да, субъективизм и объективизм — это две крайности. Сознательный субъективизм, в котором в качестве человека выдается собственное «я», ничуть не лучше, чем нерефлектирующий объективизм, где человек сведен к точечному индивиду. Конечно, от влияния исследователя на само исследование полностью не избавиться. К этому можно стремиться. Но это влияние должно быть не непосредственным, а опосредованным: в выходах на жизнь, в снятии существующих подходов, т.е. в концептуальной силе теории, объективно превосходящей подходы других авторов. Не в муссировании человеческой субъектности через собственную субъективность (имярек), а в открытии человека навстречу миру и раскрытии мира для человека. Собственно, проблема человека может быть решена не через внедрение в теоретическую концепцию собственного «я», а через освобождение от всякой субъективности и ориентированное на соответствующую общественную практику утверждение человеческой предметности в культурно-историческом мире.