Но если все же нечто удается, то оставшийся вне произведения смертный (а текст теперь начинает жить собственной жизнью, Бахтин) ничего не может говорить в прямом смысле. Он может только строить догадки об авторских интенциях: почему то, отчего это?
Но если это написано тобой, причем в «авторской истовости», то почему же о нем ничего нельзя сказать теперь? Приходится строить догадки — почему? Значит, высшая степень авторства проявляется в том, что автор и произведение не совпадают между собой, т.е. произведение самостоятельно от автора; автор должен стремиться к тому, чтобы не быть автором, преодолеть себя как автора. Так что «смерть автора» (Р.Барт) следует не из внешних обстоятельств, а есть собственная интенция самосознающего автора; быть автором — это не быть автором! И наоборот, автор выдерживает себя последовательно, методически, исключая себя в тексте.
И, может быть, даже так, что не автор пишет что-то, а нечто пишется через него. Авторство не зависит от самого человека, это состояние, в которое человек необходимо впадает. Через некие «дыры» из космоса идеи овладевают человеком (Ортега). Авторство — средство или способ, коим мир овладевает мной. Парадокс. Казалось бы, это я, что хочу, то и пишу, ан нет, не я пишу. Более того, в высшей степени автор пишет свободно, когда пишется поневоле.
Нельзя сказать, что автор здесь не причем, но авторство — это самопреодоление человека в субъективности. Автор и есть ничтойный человек и авторство — сладостное состояние пребывания « у времени в плену» (Пастернак). Однако же это и пребывание у себя в мире. Неизвестно, кто пишет, именно потому, что в писании человеческое становится ничем, т.е. оно уничтожается — разом и с самого начала (гениальность), последовательно и в муках (талантливость) или в самом конце, в результате (способности человека на нечто, его частично превышающее).
Из ничтожности человек пишет, творит вообще. Архимедова точка опоры, опираясь на которую человек переворачивает мир, — это и есть его внутреннее небытие перед бытием мира. Бытия человека вообще нет, бытие человека — это бытие мира. Бытие вообще не может быть субъективным, оно только объективно. «Субъективное бытие» — это мир как собственность, т.е. мир, изуродованный цивилизацией. Субъективное бытие не есть чистое бытие во всяком случае. Ничто объективное не дублируется в субъективном варианте. Иначе это иллюзорный мир повседневности.
Но творчество есть и упреждение смерти из внутреннего небытия. «Как часть целого пришел ты в жизнь и после смерти вновь обретешь жизнь в том, что уже однажды произвело тебя на свет...» (Марк Аврелий). Прекрасно! В этом все и дело, что часть (индивид) при жизни не может быть целым (обществом, например), хотя и стремится к этому в своих делах и помыслах, но только со смертью. Следовательно, истина, смысл жизни в смерти. Преодолеть, перепрыгнуть себя можно только в смерти, а не в жизненных трюках.
Хотя ты ли сам себя преодолеваешь в целом или целое сламывает тебя? Умирает человек сам или его «умирают»? «Я верил в индивидуальность. И теперь думаю, что смерть не приходит, если человеку есть, что сказать» (Герцен). И тогда все-таки жизнь в своих достижениях должна и смеет соперничать с радикальным, но невольным со стороны человека метаморфозом в смерти. Смерть тогда — поражение, а не победа над человеком. Хотя есть тема суицида, т.е. взятия на себя человеком ответственности за целое, его превышающее.
Но скорее тут возможна лишь некая тенденция, в которой человек медленно, шаг за шагом, поколение за поколением расширяется к целостности, никогда ее не достигая в смысле абсолютной тотальности. Это и есть развивающаяся культура. А отсюда и трансцендентальность бытия человека. Даже по отношению к своей сущности человек неполон. Впрочем, сущность его, видимо, как раз и не есть некое застывшее состояние, не норма, а нечто недостижимое, метафизическое и в то же время влекущее в жизни на грани с самой жизнью. То есть сущность человека и состоит в его трансцендентальности.