Быть собой можно, лишь покидая себя. Так что обретение себя — это отдача себя. Но автор покидает себя не внешним образом — не лицемерно и не бездумно, а погружая себя в некое глубинное содержание жизни, растворяясь в сложности рефлексии. Так что авторство — как бы общий тон содержания (или полутон), где разведены все краски жизни, в то же время тон автора тонет в идущих от него полутонах содержания.
Настоящий автор не дистанцирует, а тонет с головой в произведении, и тогда это его, настоящее произведение. И даже никаких выходов из этого «омута» произведения не должно быть. А если они есть, то работа не удалась и требуются комментарии, обговорки и т.д. Шедевр достигается тогда, когда из работы для самого автора нет выхода ни в какую сторону, ни в каком отношении, когда она для него герметична, когда он в ней обречен остаться навсегда — без углубления, расширения, поправок, развития и т.д. И даже так, что автор в работе должен оказаться во всей своей беспомощности (как человек).
Впрочем, автор здесь может быть уподоблен и затаившемуся в тенетах содержания пауку, поджидающему свою добычу. Так что и адресат в каком-то смысле должен терять себя в освоении произведения.
Все это как бы находится вне контекста произведения. Но в действительности в этом невидимом взаимодействии жертвующего собой автора и теряющего себя читателя (если только такой механизм запущен) только и усиливается содержание работы. По форме она остается все той же, но содержание усиливается. Или, наоборот, содержание улетучивается, если работа заведомо плоская, формализованная, бездушная. В первом случае борьба автора и читателя усиливается, а за счет этого усиливается содержание. Во втором — противостояние автора и адресата сходит на нет, т.е. эффект произведения равен нулю.
Таким образом, борьба с собой ради произведения перекрывается борьбой автора с адресатом, и она может оказаться вечной. Таковы шедевры в искусстве и литературе. Или поле борьбы автора с собой в произведении (или его материале) оборачивается местом встречи автора и адресата. Да собственно автор-то, видимо, и является автором в этой встрече с адресатом. До этого была лишь мука выражения человеком себя в некоем материале, а теперь этот же материал раздвоился на автора и адресата. Там была простота непосредственности, здесь сложность опосредствованного бытия все того же человека.
В авторе должен заговорить человек, пересекающий отношения Я — Другой и становящийся от ничтожности к величию. Я и Другой, автор и читатель — только внешний фон, два экрана, касаясь и отражаясь в которых становится, открывается от бытия к духу человек. Ни автор, ни читатель не знают человека, не представляют его, не должны претендовать на человеческое в человеке, которое нераспределимо. Это человек может признавать или не признавать себя в них. Так что, кому как: кому случайная, глупая, конъюнктурная удача, а кому настоящий успех в подлинном уравнении с читателем и тем самым в рождении как автора.
Философия — это то, что умнее человека
Кажется, мы потеряли тему своей жизни?! Она теперь как будто бы решена новым укладом жизни. Наступила свобода, где каждый обретен, но так, что это граничит с потерей себя. Я имею в виду, что теперь каждый предоставлен самому себе, никаких поводков. Именно так, именно в этом причина всех теперешних бед... «Легенда о Великом Инквизиторе» Достоевского работает. Хотели свободы, ее добились, теперь бедствуем в ней. «Раньше меня угнетала мысль, что некая безответственная инстанция, находясь в определенной зоне, управляет нашей планетой, к тому же, возможно, без знания дела, Сегодня меня гораздо больше беспокоит мысль, что нами вообще никто не занимается» (Б. Брехт).
Может быть извинения в том, что свобода была запрещена, и тем они оказалась желаннее. Чем больше запрещалось, тем больше ее хотелось. Но эта обратная пропорциональность отсутствия и наступления свободы и есть, наверное, яма, в которой мы теперь оказались.
От необходимости перешли (провалились) к свободе. И тут не знамо, что делать? Возможно, извечный вопрос, быть или не быть должен быть решен отрицательно. То есть не столько быть, сколько не быть. Не быть кем-то, не быть каким-то (по образцу), а стать из небытия. А самообращение человека — «сверлящий ад». Это есть обращение к ничто, которое может быть выдано за нечто. Сие обнаружилось в постклассической философии, которая занялась поисками аутентичного бытия. Но последнего собственно нет. То есть оно есть из небытия человека. Быть можно лишь из небытия. Быть из нбытия — это «профанация» бытия. Быть из небытия — значит болеть. Не «мыслю, следовательно существую», а несть, следовательно есть. К себе обращаться необходимо не как к мысли, а как к Небытию, для того чтобы обрести бытие. Не концентрическими кругами сомнения относительно всего сущего подступаться к собственному внутреннему миру, а в утверждении мира, превосходящего меня, фиксировать свою ничтожность, для того чтобы «на дне отчаяния испить глоток надежды»