Родоначальник философии Нового времени Р. Декарт стремился к познанию как конструированию природы (= математика). Но познание (подлинное) не есть выключение мира до ничто, а самовыключение человека и испытание мира в его бытии. Так что роль Декарта в истории философии и всего познания была сыграна уже негативная, что усилилось в последующем, приведя в конце концов к постмодерну или тому же «деструктивизму» Ж. Дерриды.
Дело в том, что Декарт, при всем методологическом тщании, математической аккуратности или введенном им критерии очевидности истины (а истина есть то, что доподлинно есть) закладывает основы ухода от бытия. Странно, но факт. Бытие должно было обнаружиться после долгого кружения вокруг него. Нужно было все небытийное пройти, исчерпать его в различного рода понятиях, принципах, законах (все Новое время, включая немецкую классическую философию, марксизм и его реализацию на практике), для того чтобы прийти к ситуации, когда бытия нет и именно потому оно должно быть обретено, установлено.
И что за штука: почему мысль должна коррелировать с бытием? Или почему мы полагаем, как заведено, что коррелятом бытия является мысль? И тут у Декарта есть другая вещь: дуальность материальной и духовной субстанций. Стоит обратить внимание при этом на то, что материальная субстанция одна, духовных же субстанций множество. Дуализм у Декарта имеет место. Но вместе с тем есть и выходы из него. Кажется, Декарту стоило до конца продумать по этому поводу (что он не сделал, будучи увлечен математикой), что это качественное, а не количественное различие материальной и духовной субстанций.
Возможно, что действительно cogito ergo sum, но каузальности ведь между мыслью и бытием нет, а если есть, то это и не мысль, и не бытие. Вообще, что первично: бытие или мысль — ложный вопрос. Мысль есть небытие, бытие есть безмыслие. Несколько в другом плане: сознание есть фонтанирующее бытие. Хотя может быть и наоборот: бытие есть скважина мысли. И скорее в таком случае: sum ergo sum (например, совершенное бытие порождает несовершенное бытие) То есть под cogito Декарт предварительно подсовывает не то бытие, которое может быть причиной (или аргументом) другого бытия. В этом плане, как раз, Хайдеггер и придирается к Декарту.
Но, повторяем, выход из этой ситуации есть. Заключается он в том, что за «cogito» в позиции Декарта нужно усматривать кардинальное отличие (его же) «духовной субстанции» от «материальной субстанции». И дальше: за счет духовной субстанции дастся субстанция материальная. Возможно возражение в том плане, что когда Декарт говорит: «существую», то речь, конечно, не идет о «материальной субстанции». Но в этом и коллизия: последнее сомнение, последняя мысль у него есть основание, довод в пользу существования. Но почему бы не допустить, что cogito (как последнее сомнение — мысль) есть тот перелом, за которым открывается нечто иное, что не есть уже мысль? Если это бытие Декарт проговаривает, то что его коррелятом является мысль, уже не работает. То есть нужно признать, что мысль лишь в качестве состояния небытия человека открывает его бытие, или, во всяком случае, намекает на это бытие. Между прочим, в Декарте можно подозревать дуалиста, как можно подозревать Гегеля в абсолютном идеализме, Маркса — в экономическом детерминизме, Фрейда — в пансексуализме. Потому что вообще есть философы «подозрения» (П. Рикер).
И что имеет в виду Декарт под «существованием»? Некий автоматизм человеческого тела. Но тогда это не существование, а небытие. Почему он говорит о «конструировании» природы = математике = познании вообще = механике? Потому что природы как таковой для него нет. То есть, обращаясь к человеку в мысли, он как будто бы обретает его бытие, на самом деле приходит к небытию, обращаясь к природе, получает то же самое. Но при этом нельзя сказать, что в действительности все наоборот: sum ergo cogito. Хайдеггер тут перегибает палку в обратную сторону. Просто мысль есть то предельное небытие, через которое мы обращаемся к бытию. Мыслить, значит не быть. «Мысль — ржавчина бытия» (Байрон).
Исходя из всего этого, можно допустить, что Декарт — это начало конца философии. Декарт и картезианство дали могучий толчок для Новоевропейской философской и научной мысли в целом. Европейская цивилизация расцвела под воздействием Просвещения, рационализма и в практическом плане это отдавалось во всем общественном обустройстве: начиная с технического прогресса и кончая треволнениями. Но что называется достоинства — продолжения наших недостатков. Вспомним о запретном адамовом яблоке, его вкусившем и впавшем в грех познания, в небытие, в ничто. Познать — это значит впасть вообще в небытие. И возможно в самой философии это впервые произошло в картезианстве. Но это не рефлексируемо в терминах рациональной философии. И начинается круговерть иных философских исканий. Приходит, например, в мир некто С.Кьеркегор, возмущенный Гегелем, который «все знает». Хотя откуда Гегель знает?! Откуда Декарт знает?! Знает, что мыслит? Знает, что «мыслить, следовательно существовать»? Откуда? Это не аргументированно, да и не может быть аргументированно. Г. Померанец говорит, что «истина есть обоженный человек». По другому: нужно не быть, чтобы быть. «Все истинное бывает только однажды» (Фейербах). Поэтому истина не бывает правдоподобной (Достоевский), то есть, понимай, передаваемой, толкуемой. Она есть человеческое откровение. И все это неописуемо. Это не теория, не наука, которая может быть распространена, а опыт духовности человека. Для того чтобы быть человеком, нужно испытать нечеловеческие состояния: не те, в которых превосходит человек себя, а те, которые сдвигают его на уровень обезьяны или дьявола. Но тогда философия, описывающая эти вещи или намекающая на них, не есть философия, а некое приватное субъектное откровение, чем полны поиски современной философии. Поэтому Декарт — начало конца философии. Но философия никогда не кончится, покуда есть человек в этом мире, покуда есть его внутренний разлад с самим собой. Но все меньше философии как системы и все больше философствования как авторской экспликации опыта становления из небытия. Философия как предмет оборачивается философствованием как обретением имени из мрака безызвестности. Это не в тривиальном смысле, что философ, написав что-то, непременно обретает имя, до этого будучи никому не известен. А в том смысле, что философ должен испытать небытие, чтобы, философствуя, идти к бытию.