Эйнштейн как-то заметил, что «тензорный анализ умнее меня». Может быть философия — это то, что умнее человека. У Канта сказано, что как только начинаешь понимать, что такое философия, предоставь заниматься ею другому. Если без философии человека не понять, потому она и есть дело человека, то без человека философию понять можно. То есть философия в своем наличествовании говорит об отсутствии человека. Она родилась в поисках познания себя, но поскольку человек все еще не родился, а скорее даже выродился или вырождается, то выход нужно искать в том, что не нуждается в человеке, но в чем человек нуждается. Это не нужда наряду с другими нуждами, а нужда острейшая, связанная с самим бытием человека. Человек на грани исчезновения. Потому что познал себя в ином, не в бытии, а в небытии или инобытии — все равно.
Мудрость древних заключалась в том, чтобы не быть в бытии, современность же требует, чтобы быть из небытия. Что это значит? Требуется ли некая неомудрость, или премудрость? И в чем она должна заключаться? Потому что повтора не добиться? Или сама любовь к мудрости породила знания, а знания дали выкидыш информации? Но может не было подлинной любви к мудрости, если она привела человека к таким плачевным результатам, где он потерял себя? Или была лишь любовь, но не к мудрости? Но к чему же? Или была измена мудрости, которая привела к знаниям, а использование знаний — к информации? И человек в целом выродился, непрестанно изменяя себе в ином?
Чтобы вернуться (если все-таки вернуться) к мудрости, нужно отставить «знание» как силу (Ф.Бэкон); а чтобы «отставить знание как силу», нужно справиться с информацией (как элементом безумия). Но спрашивается, как можно ополчаться против знания, против информации, если это составляющие реальности, без которых она невозможна? Да потому, что реальность-то как раз обманчива. В ней человек впадает в пустоту одиночества. И наоборот, о наступающем безумии мы знаем из одиночества. «Реальность-то» и зашибает философию. Философия гибнет в расчетах, прогнозах, учениях. И может в противоречие себе сказать: философия погибает потому, что она стала «делом человека», вместо того, чтобы человек стал «делом философии»?
Одиночество испытывается всем человечеством, с точки зрения заката цивилизации, смерти культуры. И одиночество возможно для старца перед кончиной. Страх смерти есть страх одиночества.
Таким образом, одиночество не изначально, оно в ситуации возможного как невозможного. Формы или типы одиночества имеют место быть. Но между ними все-таки нет ничего общего, последовательного. После заката или кризиса это уже совершенно иное общество или совершенно другой человек. После впадения в одиночество как состояния пустоты бытия (или испытания небытия) возникает другая цивилизация, рождается другой человек. Не новая цивилизации, не новый человек, а нечто не имеющее отношения к прошлому, бывшему. Поэтому выход из одиночества и есть творчество, в котором не устанавливается, а рвется связь времен. И в этом негативно-позитивная роль творчества. Но метафизически это и есть обретение времени, освобождение из его плена, когда уже «время временится из будущего» (Хайдегтер).
IV. ПОСТМОДЕРНИСТСКИЕ ОТБЛЕСКИ
Преступность мысли
Благостных мыслей не бывает, мысль всегда преступна. По признанию самого Достоевского, он «всю жизнь за черту переходил». Поэтому он художник преимущественно мыслящий. Видимо, поэтому же весь Достоевский — это «катящийся скандал», в каждом произведении.
Речь не идет просто об игре слов «преступление», «переступание», «трансцендирование», «трансцензус» и т.д. Дело в том, что мысль сама по себе переступание слова и прорыв к смыслу. Это у Достоевского достигается за счет «корявости» повествовательного слога. Правильные выражения ломаются и тем самым на первый план из контекста выступает мысль. Далее, Достоевский — это постоянное вопрошание, вновь и вновь обращение к проклятым вопросам, причем с разрывом всех возможных решений: «тварь ли я, дрожащая, или право имею?» Ответа нет. Но соблазн мысли есть.