Поэтому истина не в тождестве сущности и существования или в сознании самом по себе фиксирующем это тождество, а в бытии как сознании. Человек не сущность и не существование — ни в их тождестве, ни в их различии (обособленности), а перспективное существо. Все остальное в нем относительно.
Среднее, субстанциональное в человеке — это система общественных отношений. Но человеческое тем не менее ими не исчерпывается. Его истоки и перспективы выходят за пределы общественных отношений. Более того, чисто горизонтные отношения характеризуют именно фетишизм, вещизм. Предметные же (собственно человеческие) отношения наклонны к человеку, и именно потому они его не ограничивают, а дают возможности быть человеком, становиться вперед и вверх, субъекту — быть субстанцией. Вообще если индивиды представляют лишь стороны, то между ними возникает непреодолимый барьер. Разделив индивидов друг от друга, отношения сами становятся плоско ограниченными и редуцируются к вещам. Таким образом, получается: 1) отношение — барьер; 2) отношение — возможность. В преодолении первого и реализации второго — сила человека.
Нужно иметь в виду человека в целом как срединного, медиального существа. Это он различным образом распределен в личностях, а не они сами по себе преодолевают других или преодолевают себя. Человек транссубъектен или трансперсонален. Это он перемещается от индивида к индивиду, задерживается в одних, покидает других, отличает одних, уравнивает других. Это выглядит мистично, но это мистика самих реальных отношений: блуждающий дух единства в стандартизованных индивидах, тень еще не ставшего человека. Это духовное единство человека наряду с единством формальным, хотя и общественно реальным.
Формальное единство человека (совокупность общественных отношений) отстает от развивающегося многообразия индивидов и никогда не укладывает его в себя полностью. Отсюда и кажущаяся недосягаемость (общественных) идеалов человека. Хотя в них — образ человека, исторически складывающегося в реальных отношениях людей. Правда, и из реализации уже трудно бывает узнать идеалы в их долженствовании. Сущее так или иначе трансформирует человеческий образ идеалов. Что и произошло с идеей человека в тоталитарном обществе.
Таким образом, подлинное единство человека не существует наряду с многообразием индивидов, оно дано в самом многообразии. Если единство существует субстанциально наряду с многообразием, то это не единство, а некое социальное «первоначало». Оно и дано в виде социальной структуры. Или есть формальное единство, стандарт, штамп человека. Например, образ «нового русского», «нового казаха» теперь. Формальное единство отстает от многообразия индивидов. Оно закреплено в системе общественных отношений, в интенсивном и экстенсивном преодолении которой происходит становление человека. Духовное единство есть само становящееся многообразие индивидов, И оно существует не наряду с индивидами, а наряду с формальным единством и вопреки ему. И, собственно, не дух человека блуждает в обособленных индивидах, а целостный человек просыпается одновременно как все многообразие свободных индивидуальностей — из состояния формального единства омассовленных индивидов. Человек транссубъектен (без становления) как раз в формальном единстве, в нем-то и блуждает дух человека.
Странствие духа есть бесцельность человека. И она-то как раз и усиливается во времена застоя в общественной жизни. Когда человек не только объективно впадает во все большие заблуждения, от которых бы он хотел отказаться, но сами блуждания его становятся всеобщим правилом (романтизм). И парадокс в том, что шедевры в сфере искусства выдаются именно в периоды застоя (пусть они, как правило, своевременно и не увидят света) В них, «пользуясь случаем», измериваются все страдания души и отчаяние духа человека. Высчитываются все измерения человека! Так что даже от него не остается ничего, что не было бы измерено. Сама жизнь опустошается в такие времена в искусстве.
Но на это искусство, вообще художественное познание, уже не способно во времена «бури и натиска» в общественной жизни, когда перемены каждый день, на каждом шагу. Здесь жизнь меняется сама, не нуждаясь в том, чтобы оборотнически менялся в сонме образов человек. Смятения души сменяются мятежностью человека в полноте его сущности. Ему уже некуда деваться, он все прошел, все пределы исчерпал. Но, следовательно, запас человечности и черпается из прошлого времени. В новом ему неоткуда взяться. Здесь остается лишь действовать. Там происходило познание человека и была проблема человека, теперь же истина становится понятием в форме наличного бытия (Гегель). И не странствия духа теперь нужны, а преодоление уже измеренного (внутреннего) мира.