Особенна же роль общения в психотерапии. В психоанализе, например, терапевтическую роль играет уже сам разговор с больным, в ходе которого врач-психоаналитик, незаметно направляет разговор в нужное ему русло, «просветляет» больного относительно причин его болезни. При этом требуется лишь искусство ставить необходимые вопросы, обрывки воспоминаний и т. д. (В этом отношении психоанализ даже не наука, а именно «искусство» своего рода). Психоаналитик подвергает их анализу и выясняет как бы действительные причины болезни. Объективными здесь являются как раз эти самые недомолвки, в которых через больного проглядывает прежний субъект теперь заторможенных определенных желаний, о действительности которых он не догадывается и не осознает. Важно теперь больного вновь сделать их субъектом, произвести, так сказать, вторичную сублимацию. Если не удовлетворить их, то во всяком случае дать ему возможность высказаться о них, заставить осознать их. Почему же при этом психоаналитик уверен, что дошел до причин болезни? — Очевидно через «выведение» больного из культуры взаимоотношений, в которых он, по его рассказам, находился. Ближайшее окружение, в общении с которым он находился, теперь снято в нем в виде относительно замкнутого на себя диалога, в виде каких-то запросов, претензий к нему. Он желает, так сказать, вырваться из этой среды, но не может. Ему требуется другая форма общения, в то же время он не может отказаться от своей роли в данной форме общения. Психоанализ потому и называется психоанализом, что необходимо при этом заполнить каждый пробел в рассказе, исходя из других. Совершается же это каждый раз стихийно со стороны психоаналитика, так как, повторяем, он знает лишь либидонозные отношения, но для нас важно другое, а именно то, что если вначале больной «переводился» из качества субъекта в качество объекта познания, то теперь, по завершении анализа, движение идет от объекта к субъекту. Последнее в психоанализе получило название катарсиса (с древнегреческого — очищение, просветление).
Как видим, здесь понятие другого субъекта как вначале, так и в результате, опосредствует весь процесс познания. Другое дело, что относительно психоанализа в общих мировоззренческих вопросах нужно быть непримиримым с ним принципиально, так как это аксиоматическая точка зрения на психические явления; некритически экстраполирующая на объяснение их всех частных случаев из психопатологии, исходящая из «больного» человека, а не нормального. Следовательно, речь должна пойти не о том, чтобы сделать его более «научным», а о том, чтобы, выдерживая напряжение противоречия между ними, найти наиболее адекватные формы общения, содержанием которых были действительно акты научного познания.
В процессе познания больного контакт устанавливается все время по «вертикали», т.е. с углублением в сущность. Общение — и в этом его «механизм» — происходит всегда на определенном уровне или от определенного уровня. Черты, признаки, характеристики диалогизирующих сторон приходятся как раз сюда. Человек всегда находится в каком-то определенном отношении к другим, данном же случае — от себя как личности в других отношениях. Все другие отношения теперь играют лишь служебно-понятийную роль и описывают в контексте общения данное отношение (тем более, если речь идет о здоровье людей). В самом же данном отношении (обследование больного) он «пропускает» в себя внешний мир в качестве другого, позволяя ему воздействовать на себя и теряясь в догадках, соображениях из других ситуаций. Здесь в нем действует специалист, вовлекающий в орбиту своей деятельности все больше информации из других ему доступных пограничных областей научного знания. И если вообще исходить из определенных отношений, которые фактически каждый раз лежат в основе той или иной формы общения и предшествуют им, то и изменения с исследователем в данном случае происходят именно в других, отношениях вначале: общие впечатления и т.д. Данное же отношение остается данным отношением. Оно еще само по себе не представлено вполне ясно для сознания и в нем еще нет расчлененности субъективного и объективного. Оно пока еще ничто в себе. И наоборот, незнание себя и других каждый раз предшествует общению. По незнанию и происходит общение. Само общение всегда нацелено на незнание и выявление его. Разрешается все это через преодоление исследователем собственной ограниченности, через становление другим со стороны самого исследователя. Но этим самым мы идем одновременно от другого, данного нам эмпирически, через органы чувств к действительно другому. Идем от больного с его жалобами, представшего как явление, к сущности патологического процесса, происходящего в его организме. Лишь обнаружив в себе другого, достигаем действительно другого, познаем его. Таким образом, если роль общения в научном познании очевидна, то очевидна и необходимость его более тщательной разработки на уровне общенаучных понятий.