Странствие духа есть бесцельность человека. И она-то как раз и усиливается во времена застоя в общественной жизни. Когда человек не только объективно впадает во все большие заблуждения, от которых бы он хотел отказаться, но сами блуждания его становятся всеобщим правилом (романтизм). И парадокс в том, что шедевры в сфере искусства выдаются именно в периоды застоя (пусть они, как правило, своевременно и не увидят света) В них, «пользуясь случаем», измериваются все страдания души и отчаяние духа человека. Высчитываются все измерения человека! Так что даже от него не остается ничего, что не было бы измерено. Сама жизнь опустошается в такие времена в искусстве.
Но на это искусство, вообще художественное познание, уже не способно во времена «бури и натиска» в общественной жизни, когда перемены каждый день, на каждом шагу. Здесь жизнь меняется сама, не нуждаясь в том, чтобы оборотнически менялся в сонме образов человек. Смятения души сменяются мятежностью человека в полноте его сущности. Ему уже некуда деваться, он все прошел, все пределы исчерпал. Но, следовательно, запас человечности и черпается из прошлого времени. В новом ему неоткуда взяться. Здесь остается лишь действовать. Там происходило познание человека и была проблема человека, теперь же истина становится понятием в форме наличного бытия (Гегель). И не странствия духа теперь нужны, а преодоление уже измеренного (внутреннего) мира.
«Путешествие духа по душам» несостоятельно, если его представлять как движение в горизонтали отношений между индивидами. На самом деле оно предполагает пересечение отношений. То есть если «путешествие духа» и возможно, то только за счет становления человека от бытия к духу. Это функция, причем частная, возвышения человека. Единство духа опирается на материальные различия в отношениях индивидов. Но оно должно перекрывать их, чего нам теперь явно не хватает, образовался обратный перекос к вещам. Это и происходит в общении. Но при этом, только опредмечиваясь в деятельности, т.е. внося себя в междумирье отношений, человек выходит на единство в духе.
В противовес современным формам массового «общения», или тусовок, или иных каких-то шоу подлинно человеческое общение подхватывает деятельность в духе и обращает творчество к бытию, распредмечивает деятельность и опредмечивает творчество. Но в целом общение одновременно опосредует движение человека от бытия к духу и от идеального к реальному. Оно не в плоскости чисто духовных отношений. Но и не в материальных отношениях, а протекает в превращении материального в духовное и обращении идеального в реальное. Это, по выражению Г.С.Батищева, душа культуры. В нем-то и пульсирует человек как общественное существо: от субъекта до субстанции, от индивидуальности до тотальности, от уникальности до универсальности. И бытие — в — сознании и сознание — бытия — функции общения. Оно поясняется духом и фундируется бытием. Но ни к тому, ни к другому не сводится. Или в нем движение от бытия к духу есть движение от духа к бытию. Это, конечно, горизонтный мир человека, но он дан в связи бытия и духа.
Человеческие отношения горизонтальны, но осуществляются они только в вертикали становления человека. Мы непрерывно выходим в духовности из отношений, пребываем над ними. Духовное не относительно, оно есть прибежище свобод человека. И наоборот, отношения в своей действительности осуществляются не в отождествлении индивидов (подражании, заражении, внушении и т.д., чего развелось нынче полным полно), а в духовном подъеме, в вырастании из них человека.
Обособление индивидов возможно лишь в сфере материальных отношений. Напротив, в духовных отношениях люди едины, хотя социально-исторически это выражается в различных уровнях сознания или отличии эмпирического человека от «идеи» человека. Материальные отношения — это отношения различия между людьми, причем они ближе, непосредственнее к отдельным индивидам. В то время как духовные отношения есть отношения единства в конечном счете.