Но не бессознательное отличает человека от человека, а именно сознательное, являющееся и предпосылкой, и результатом общения между людьми. И если даже невроз истолковать как нарушения взаимоотношений между людьми, то становится понятным в общем плане и его суть: относительно замкнутый на себя диалог, в котором пребывает человек в этом случае. Фактически психоаналитик и исходит из того, указывая в качестве выхода из этого обращения к другим как причин-объектов данного патологического процесса. Он пытается разомкнуть эту цепь «бессвязных» и одновременно непрерывных психических явлений, «отыскивая» других в рассказе больного. Другое дело, что акцент при этом все-таки (в теоретическом уже освещении этого дела) делается на не реализованных якобы сексуальных инстинктах. Общение не есть только сексуальное общение, а поэтому не бессознательное определяет человека в его отношениях к другим, а сознание. Правильно, что для человека нормально состояние связи с другими. Но еще правильнее будет сказать: нормально состояние многосторонней связи. Пансексуализм здесь обречен на бесплодную метафизичность.
Таким образом, очевидно, что проблема общения может быть отнесена к методологическим проблемам и медицинской науке. Те или иные формы общения, применяемые медиком в его исследованиях, определенным образом влияют на их успешность. Объясняется это тем, что специфичен здесь объект познания. Это сам человек, И хотя понятно, что человек является здесь объектом познания лишь в определенных отношениях — та или иная патология — тем не менее движение к этому предмету познания должно в мышлении врача-исследователя все время соответствовать самому объекту в его бесконечных опосредованиях с окружающей средой. Правда, это имеет место во всех познавательных ситуациях. Но повторяем: специфичен здесь объект познания, он выступает одновременно и как субъект, а следовательно, в любом случае с ним необходимо установить общение.
Особенна же роль общения в психотерапии. В психоанализе, например, терапевтическую роль играет уже сам разговор с больным, в ходе которого врач-психоаналитик, незаметно направляет разговор в нужное ему русло, «просветляет» больного относительно причин его болезни. При этом требуется лишь искусство ставить необходимые вопросы, обрывки воспоминаний и т. д. (В этом отношении психоанализ даже не наука, а именно «искусство» своего рода). Психоаналитик подвергает их анализу и выясняет как бы действительные причины болезни. Объективными здесь являются как раз эти самые недомолвки, в которых через больного проглядывает прежний субъект теперь заторможенных определенных желаний, о действительности которых он не догадывается и не осознает. Важно теперь больного вновь сделать их субъектом, произвести, так сказать, вторичную сублимацию. Если не удовлетворить их, то во всяком случае дать ему возможность высказаться о них, заставить осознать их. Почему же при этом психоаналитик уверен, что дошел до причин болезни? — Очевидно через «выведение» больного из культуры взаимоотношений, в которых он, по его рассказам, находился. Ближайшее окружение, в общении с которым он находился, теперь снято в нем в виде относительно замкнутого на себя диалога, в виде каких-то запросов, претензий к нему. Он желает, так сказать, вырваться из этой среды, но не может. Ему требуется другая форма общения, в то же время он не может отказаться от своей роли в данной форме общения. Психоанализ потому и называется психоанализом, что необходимо при этом заполнить каждый пробел в рассказе, исходя из других. Совершается же это каждый раз стихийно со стороны психоаналитика, так как, повторяем, он знает лишь либидонозные отношения, но для нас важно другое, а именно то, что если вначале больной «переводился» из качества субъекта в качество объекта познания, то теперь, по завершении анализа, движение идет от объекта к субъекту. Последнее в психоанализе получило название катарсиса (с древнегреческого — очищение, просветление).
Как видим, здесь понятие другого субъекта как вначале, так и в результате, опосредствует весь процесс познания. Другое дело, что относительно психоанализа в общих мировоззренческих вопросах нужно быть непримиримым с ним принципиально, так как это аксиоматическая точка зрения на психические явления; некритически экстраполирующая на объяснение их всех частных случаев из психопатологии, исходящая из «больного» человека, а не нормального. Следовательно, речь должна пойти не о том, чтобы сделать его более «научным», а о том, чтобы, выдерживая напряжение противоречия между ними, найти наиболее адекватные формы общения, содержанием которых были действительно акты научного познания.