И нужно полное одиночество, чтобы сказать миру что-то должное. Разговор мешает, сбивает с того, чтобы испытать себя как одиночество (Кьеркегор, Ницше, Шакарим) — это есть пробование себя на возможность что-то сказать.
Но и это еще не все в понимании философии. Потому что здесь философию можно, как водится обычно, перевести на творчество (креативность). Возможно даже, что творчество как преодоление других отвращает в обладании мира от других. То есть оно и нужно-то для обладания мира через преодоление других. Но и этого мало. Вообще оправдание через творчество в свете «больной проблемы века» — экологической ситуации, которая кажется становится неизбывной — нужно поставить под сомнение. Креативная антроподицея — это романтизм дьявола, который хочет уподобиться богу. В творчестве человек предлагает себя как необходимость миру и в нем находит свободу. Но полбеды, если это в каких-то художественных рамках (романа, картины, симфонии). Но, может быть, подлинными творцами были Нерон, Чингисхан, Наполеон, Гитлер, Сталин?! Творчество романтично, но вдвое, многократно романтичнее, если есть преобразование самой жизни, а не только нахождение образа, композиции, сюжета. Не от жизни к искусству, а от искусства к жизни — было провозглашено авангардизмом. Но и сама жизнь «подло подражает искусству». «Мы рождены, чтобы Кафку сделать былью», — сказано кем-то. То есть нежить обратить житьем.
Так что, на пороге XXI века, кажется, начинается противостояние креационистскому оправданию (точнее самооправданию) человека. Он ведь не только себя хочет знать, но и делает все что возможно, чтобы не знать ничего, кроме себя. Максима творчества, чтобы «клячу истории загнать» (Маяковский) или устроить «конец истории» (Ф. Фукуяма). А пока людские массы посылать на бойню, где бы они истребляли друг друга, исходя из «доказательств» того, что одни вполне люди, другие же нет, что одни выполняют миссию, а другие должны быть осчастливлены. Если политика — искусство возможного, то и в этом выглядывает в метафизическом плане момент «творчества». И может вообще в креативности — все метафизическое существо человека? Все остальное — эпифеномены. То есть оно не вершина, не то что должно быть предметом поклонения, а та самая сила зла, которая неизбывна. Возможно даже, что гений и злодейство вещи вполне совместные. Злой гений всегда удается. Добрый гений падает ниц перед обстоятельствами.
Но тогда нужно быть из бытия бытием (все-таки), а не из небытия бытием? Потому что для последнего достаточно пожертвовать другими, а самоотвержения не требуется (чтобы «не моя воля, а твоя да была»). Здесь достаточно артистизма (арта вообще). Недаром все тираны по молодости себя художественно искали. Здесь — все подвергается опосредованию, чтобы прорваться из темной глухоты небытия к барабанному грохоту самоутверждения. Где все промежуточно или «все ложно, все дозволено» (Ницше). Как говорил Наполеон, трагедия перестала быть уделом индивида, генералы и политики идут на смену драматургам.
Несмотря на то, что Ренессанс не состоялся, человечество продолжает искушать себя в креациях. И несмотря на то, что коммунизм не состоялся — оно будет искать рай на земле. Удача, достижение, успех будут довлеть на земле. И «слишком человеческое» Ницше — это и есть креативность человека. Только креативное и ничего, кроме креативного, не признает человек, то есть он есть то, что он есть в креативном, превращая других в средства, в фон величия себя. Он не понял креативность как зло в человеке, он ее исполнил как никто другой в философии.
Ж. Деррида, анализируя «стиль Ницше», показывает, что в нем гений намекает на то, что вообще процесс познания имеет своим истоком... проникновение, соитие, обмерение в женском начале (природе) того, что представляет в субъекте познания «выдающееся вперед» (фаллос). Но тогда, может быть, познание и есть «идеальная проекция» проникновения... но уже во все, что есть вокруг тебя?
Одинокость от непроникновенности в иное. Хотя «после совокупления животное печально» (Э.Фромм).