Возможно возражение, что, может, настоящих, светлых мыслей все больше не хватает, что беда не в мыслях, а в их отсутствии, да и бог наказывает человека тем, что лишает как раз разума и кроме надежды на красоту человеку ведь надобно что-то делать? А что именно он может делать в безмыслии? Какая же практика без теории? Да, но дело-то касается самого человека и именно в мыслях. Делать надо нечто с собой, а что же есть человек как не существо разумное. И случайно ли Кант задался лозунгом: «ограничить разум и дать место вере?» И кроме того, дело человека до сих пор не состоялось, потому что он все время промахивался относительно себя как цели, попадая в гомо фабер, гомо луденс, гомо экономикус, зоон политикон и т.д., то есть в делах мы попадаем или пропадаем в чем-то другом, что не относится к существу самого человека. А надобно переступить саму мысль, что человек существо разумное, и тогда он переступит через себя — ради мира, ради бога. Нужно, чтобы не разум владел человеком, а человек разумом, иначе «разум — шлюха дьявола» (М.Лютер). Сказано сильно, хотя по-русски выражение неправильное. Но то, что дьявол путает нас по существу нашему, наверное, все-таки верно.
Однако и не избавление от мыслей нужно человеку, а их укрощение в сердечности, тепле отношений к миру. А может быть, наоборот, упряжка мыслей вынесет человечество к чему-то доброму, светлому? И подступаемся, возможно, мы к этому, отступаясь в специальных знаниях прежде от мудрости древних, а затем теряя знания в потоке информации? Может это вековечный, продолжающийся и усиливающий себя парадокс человеческого бытия, что оно должно найти выход только в том, что его гнетет? В преступности мысли, о чем нам поведал Ф.М.Достоевский?
Почему мир спасет красота?
Приведенное нами в названии статьи изречение Ф.М.Достоевского требует своего осмысления не только относительно проблем мира вообще, но, в особенности, культуры как таковой, страждущей в тисках современной цивилизации. Причем, видимо, не случайно это было высказано русским мыслителем, т.е. представителем евразийской ойкумены, потому что Запад в этом плане куда более прагматичен.
«А почему собственно именно красота, а не добро, не истина должна спасти мир? А почему не одновременно все эти три лика культуры могут способствовать тому?» — задаем мы часто такие вопросы, пытаясь объяснить это. А ведь ответ очень прост.
Красота — выше всего. Добро — только мост к красоте. Истина — только намек на красоту, ее смутное воплощение в преходящем. Красота вечна, а истина преходяща. То, что есть на самом деле,— не есть. Да и физически это так: наличный мир ограничен в пространстве и времени; было начало времени, начиная с первоначального взрыва. Добро есть только усилие по направлению к красоте, оно содержится в результатах нашей жизнедеятельности, но его нейтрализует зло, и тогда все в мире кажется несовершенным.
Высшие ценности — это не этические, а эстетические ценности. Так что последовательность такова: прагматика — этика — эстетика. Но это порядок жизни. В действительности этика зависит от эстетики, а прагматика — от этики. На первом месте — красота. Долг человека связать истину и красоту. Его назначение — подняться до совершенства, быть эротическим существом. Истина же, оторванная от красоты, что большей частью имеет место в этой инструментальной жизни, действительно сводится к успеху, пользе, конвенции, простоте, логической непротиворечивости и т.д. Она не есть отражение действительного, а есть зависимость человека от преходящего; в ней дана не сущность, а явление.