— Вы разрешите дать Овидию мою фрегату? — спросил Меценат.
— Да, конечно, — устало ответил император, — только сделайте это умно, чтобы не говорили о нашей с вами размолвке. Ссориться из-за поэта с императором можно. Но ссориться из-за истины, которая на стороне императора, неразумно.
О ссылке Овидия не было толков. Меценат позаботился об этом. Когда фрегат вернулся из Том, Меценату сказали, что поэт поселился на самом берегу, в маленькой лачуге с одним окном. Меценат отправился в свой загородный дом и там запил, запершись от всех.
…Через неделю Август принимал Мецената по вопросам оформления дворцов скульптурами. Меценат явился к императору оплывший, с мутными глазами и заросшим подбородком.
— Когда Овидию можно будет вернуться? — спросил он императора, глядя в пол.
— Как только он изменится, — ответил Август, — поэты, даже седовласые, — все равно юноши. А юноши меняются, в этом их прелесть. Вы знаете это так же хорошо, как и я.
— Лучше.
— Что? — не понял Август.
— Лучше, чем вы, — ответил Меценат.
Август долго смотрел на Мецената, а потом сказал, будто не слышал слов своего помощника:
— Даже если он даст слово измениться, я не смогу поверить ему: у поэта нет слова. У поэта есть литера. Написанная на бумаге или высеченная на мраморе, литера поэта бессмертна. Я смогу поверить только написанному слову, — медленно заключил Август, — то есть литере, которая станет служить моему делу…
…Человек, приплывший в Томы от Мецената, ждал Овидия во дворе его дома. Палило солнце, над заливом кричали чайки — жадно и зло, в сухой земле, растрескавшейся под солнцем, прятались кузнечики.
Овидий пришел только к вечеру. Под мышкой он нес кожаную сумку с рыбой. Нос его шелушился, волосы выгорели на солнце и стали у висков рыжими, как у перса.
— Я привез послание от Мецената, — сказал человек, поздоровавшись. Он просил тебя написать что-нибудь веселое и уважительное, посвященное императору.
— Он так и сказал? — спросил Овидий, ставя сумку с рыбой на землю. <Посвященное императору>?
— Именно так он и сказал.
— А что еще он просил передать мне?
— Он просил передать вот что: <Трудно тебе, но трудно и мне. И ему самому тоже трудно, потому что нелегко быть богом. У богов есть все права, кроме одного: они не могут ошибаться. Если ребенок не хочет, его заставляют. Я не могу заставить тебя, я могу только просить: создай то, что тебе подскажет трезвый рассудок, — и улицы Рима ждут тебя. Отдай долг и вернись>.
Слушая человека, читавшего наизусть послание Мецената, Овидий доставал из сумки рыб и нанизывал их на тонкую бечевку, чтобы провялить на солнце. Он долго обдумывал услышанное, а потом сказал:
— Передай Меценату, что я отдаю долги только тем, кому должен. И еще обязательно скажи ему, что мне понравилось ловить рыбу. Скажи ему, только не переври, что любовь не дает времени думать, а рыбная ловля думать заставляет.
Человек спросил:
— Это все?
— Все.
— Ну, эти-то слова можно и записать. В них нет ничего такого, что касается всех.
— Ну запиши, — усмехнулся Овидий, — хотя эти слова касаются всех.
Когда посланец Мецената отплыл, Овидий вошел к себе в комнату и лег на кровать, спрятав лицо в подушки. А потом он записал в маленькой тетради: <Самое трудное для голодного — не глотать слюну при виде жареного мяса, даже если оно в руках друга. Самое главное — всегда отдавать долги. Самое легкое — отдать долг, если его и не делал>.
Овидий сидел над тетрадью до вечера. Последней была фраза: <И если ты чувствуешь, что отдать долг надо, хоть и не брал его, — отдай и забудь!> Потом он вписал перед словом <отдай> частицу <не>. А потом зачеркнул всю фразу и пошел спать, потому что с солнцем он хотел уйти в море рыбачить.
Мраморного бюста в честь Овидия жители Томы не воздвигли. Они просто переименовали свой город в Овидиополь. Он стоит на берегу Днестровского лимана, напротив Аккермана. Здесь ловят рыбу курчавые черно-рыжие люди, которые любят стихи и солнце.