— Мы дома, — сказал он. — Выходи, Джейн сейчас приготовит нам ужин.
В течение рождественских праздников Джилберт ездил на работу на поезде, поскольку ему приходилось в основном ночевать дома, чтобы все выглядело более или менее пристойно. Он ни разу не упомянул об Элизабет, и Льюис интуитивно поддерживал его, тоже не говоря о ней. Они не воспоминали о ней, и это молчание было хрупким и опасным, но никто не решался нарушить его. Льюису, с одной стороны, так было лучше, но с другой — очень одиноко, потому что в школе тоже никто никогда не упоминал о его маме. Он занимался обычными вещами, и все было в порядке, к тому же он изобрел свой способ укладываться спать, который срабатывал, даже если он просыпался из-за постоянно мучившего его ночного кошмара. Он представлял себя в гардеробе у нее в спальне, где часто играл. Когда он уставал, ему было очень легко мысленно пробираться туда, поверх ее туфель, где стоял запах лаванды и дерева и сохранялось ощущение прикосновения мягкой ткани ее одежды. Тогда вода, заполнявшая его голову, на время утекала, и он очень быстро засыпал. В первую ночь после приезда домой, оставшись наверху один и готовясь ко сну, он подошел к дверям родительской спальни — он не собирался туда заходить, хотел только посмотреть, — но гардероба там уже не оказалось, и на его месте у стены было пусто.
После смерти матери Льюис инстинктивно искал другие привязанности. Это был слепой инстинкт: так детеныш животного, которого забрали у родителей, стремясь выжить, цепляется за все что угодно; поэтому Льюис тянулся к Джейн и своему отцу. Он провел все рождественские каникулы, следуя за Джейн по пятам, пытаясь помогать ей по хозяйству или просто сидя и наблюдая за нею; в половине седьмого он каждый день у края подъездной дорожки ждал своего отца. Джилберт, выехав из-за крутого поворота, видел топчущегося возле ворот Льюиса. Он останавливал машину, говорил сыну: «Запрыгивай!», и Льюис проезжал оставшуюся часть дороги к дому вместе с ним. Джилберт вскоре начал бояться увидеть его там; дошло до того, что, уже отъезжая от железнодорожной станции, он начинал испытывать беспокойство при мысли об этой маленькой фигурке, дожидавшейся его у ворот. Если день был сырым или холодным, как сегодня, он надеялся, что Льюис не будет его ждать; но тот был на месте, пинал гравий на дорожке, а затем поднял на него напряженный взгляд.
Джилберт притормозил машину, но не потянулся, чтобы открыть ему дверцу, а нетерпеливым жестом показал Льюису, чтобы тот шел к дому. Льюис в замешательстве вглядывался в его лицо через окно и ждал, чтобы ему открыли дверцу. Джилберт опустил стекло.
— Господи, ты даже пальто не надел! Немедленно иди в дом!
Когда он открыл входную дверь, Льюис бросился к нему, чтобы обнять. Джилберт даже не взглянул на него.
— Да заходи ты уже!
Льюис вошел в холл, подождал, чтобы увидеть, в какую комнату пойдет отец, и затем последовал за ним. Джилберт в этот день не хотел на него сердиться, он хотел быть добрым. В Лондоне он купил сыну рождественские подарки, и пока они были спрятаны в багажнике машины.
Льюис появился в проеме двери и остановился, глядя, как Джилберт смешивает себе виски с водой.
— Льюис, присядь. Мне хотелось бы с тобой поговорить кое о чем.
Он сел напротив отца, как в день получения школьного отчета, и замер в ожидании.
— Льюис, у меня для тебя хорошие новости. У тебя теперь будет новая мама — ну, ты понимаешь, приемная мама. Несколько недель назад я познакомился с очаровательной молодой дамой, которая, как я полагаю, тебе очень понравится, а весной мы с ней собираемся пожениться.
Серые глаза Льюиса смотрели на него, не мигая.
— Ее зовут Элис. Элис Феншо. Я подумал, что ты мог бы познакомиться с ней на твоем дне рождения, мы устроим по этому поводу торжественный обед в городе, это будет очень мило, верно, Льюис?
— Да, сэр.
— Я не хочу, чтобы для тебя это стало проблемой. Ты поймешь, что это правильное решение. А теперь беги и будь хорошим мальчиком.
Джилберт допил свой виски и пошел переодеться к ужину у Дики и Клэр. Дверь в комнату Льюиса была закрыта. Джилберт по-прежнему одевался в комнате для гостей, как и тогда, когда была жива Элизабет, и уже приучил себя не замечать тишину в спальне, отсутствие запаха ее духов, пустое место на стеклянном туалетном столике, где раньше лежала ее щетка для волос.
Он расчесывался, когда вдруг услышал удар и звук разбиваемого стекла, а потом грохот от падения чего-то тяжелого, отчего содрогнулся пол. Он бросил расческу и выскочил на лестничную площадку. Внизу у ступенек стояла Джейн и смотрела наверх.