Проигнорировав худосочного соседа, певец перешёл к первому отделению концерта
— Родная Украина уже не наша! – зычным басом провозгласил он и оглядел присутствующих.
Зашуганный жизнью народ не обратил на него внимания, видимо, подсчитывая в уме, сколько денег осталось. Худой, наоборот, с интересом развесил веснушчатые уши, по величине не уступающие средних размеров локатору.
— И родная Белоруссия не наша! – продолжил актер «Больших и Малых» театров, тяжёло вздохнув при этом. На минуту задумавшись, он неожиданно гаркнул: – Артиллеристы! Сталин дал приказ… Артиллеристы…
— Марш на унитаз! – противным тенорком перебил его худосочный герой, выпятив тощую грудь. – Ура военно–морскому Черноморскому флоту, – раздёрнул лацканы пиджака, явив взору замусоленную тельняшку, не стиранную, видать, со времен героической обороны Севастополя. – Врагу–у не сдается наш гордый «Варяг», пощады никто не жала–а-ает! – задребезжал морячок.
— Ур–р-ра Первому Украинскому фронту и до здравствует бог войны!.. – злонамеренно забил слабый тенорок басовитый артист.
— Заглохни, Шаляпин! – вскочил на ноги старикашка.
— Кхе! Сморчок! – добродушно осадил боевого морячка артиллерист.
— Хоша я и сморчок, да зато на моем приборе уместилась татуировка «Привет из Севастополя», – встал на защиту своей чести и достоинства краснофлотец. – А на твоём, поди, только имя любимой девушки поместится, – ехидно разглядывал над–пись «Оля», вытатуированную на пальцах правой руки артиллериста.
Народ кончил считать деньги и заинтересованно слушал ветеранов.
— Тьфу, козлы старые, – обругала их бабка.
Мужская часть пассажиров довольно похохатывала, прикидывая, сколько бы букв поместилось у них, и уважительно поглядывала на тщедушного краснофлотца. Видно, дальше «привета» дело ни у кого не пошло.
Понаслаждавшись уважением мужской половины, моряк гордо сел на место.
Поверженный противник мучительно размышлял, чем бы осрамить конкурента, и, ничего не придумав, выпалил:
— Артиллеристы! Сталин дал приказ… Всё ещё станет нашим, – закончил он петь. – Ведь мы же славяне и испокон веков были единой державой!
Эту его тираду присутствующие встретили с одобрением.
— Да здравствует великий Советский Союз! – неожиданно хором продекламировали ветераны и, с любовью глянув друг на друга, дружно встали и сошли на остановке, направившись к пивному ларьку.
«Конечно, им обидно!» – было общее мнение.
Я сошёл через несколько остановок после фронтовиков.
11
Марк Яковлевич – директор мебельного магазина, внимательно просмотрел трудовую книжку и поинтересовался, кто больше пьёт, я или Заев.
«Видать, Пашка уже успел нарисоваться».
Лукавить не стал. Пьём, сказал, одинаково.
Марк Яковлевич иронично улыбнулся.
«С такими зубами можно какой‑нибудь «Помарин»[1] рекламировать», – отметил я.
Затем он в раздумье пригладил короткую, жёсткую, как у ежа, щетину и брякнул трудовой книжкой о стол.
Я понял, что стал полноправным грузчиком мебельного магазина.
— Между прочим, Серый, я не разу ещё с катушек не валился, – почему‑то стал оправдываться мой друг.
Магазинчик оказался ничего себе, уютный. Пристроенная к девятиэтажке сотня метров стекла перемежалась редкими бетонными стойками. Причём никаких модернистских кружков, квадратиков и компасов на стекле, как у нас в цеху, не наблюдалось.
— Но это до первого прихода в гости Большого, – позлословили мы.
Так в моей жизни трёхстворчатый шкаф заменил отвёртку, а двухстворчатый – пинцет.
После пилки–колки дров на силу не жаловался, и остальные четверо коллег по тасканию шкафов, кроме Пашки, конечно, в сравнении со мной выглядели жидковато.
Это сразу заметили Марк Яковлевич и полдюжины продавщиц в придачу.
В напарники себе выбрал Ивана Тимофеевича, по комплекции напоминавшего трёхстворчатый шкаф. Но годы есть годы – он разменял седьмой десяток и являлся в нашей бригаде единственным трезвенником. Сволочная язва мешала радостям жизни.
Всю науку таскания мебели и расценки я усёк за полдня – не гироскопы собирать. Тимофеевич поведал мне, что в «застойный период» за трёхстворчатый шкаф брали с клиента трояк с этажа; за двухстворчатый, софу, секретер – по два рубля. Затащить из магазина в машину – два рубля.
В наше время, когда цены росли каждый день, такса тоже росла.
— И что я раньше с завода не ушёл, – кручинился Пашка, набивая карман сотенными.