– Они, наверно, думают, будто она его преследует и все такое, – с горечью заметил Кальвин. – Им и в голову не приходит, что это и есть нормальная настоящая любовь… Ладно, поехали дальше. А потом что случилось?
– Ничего не случилось, – сказала Мег. – В этом-то и проблема.
– А как насчет писем от папы?
– Они просто перестали приходить.
– И вы о нем вообще ничего не слышали?
– Ничего, – сказала Мег глухим, убитым голосом.
Между ними воцарилось молчание, осязаемое, как черные тени деревьев, что падали им на колени. Сейчас эти тени давили на них, будто обрели собственный вес.
Наконец Кальвин спросил сухим, ровным тоном, не глядя на Мег:
– Ты не думаешь, что он погиб?
Мег снова вскочила, и снова Кальвин усадил ее на место.
– Нет! Если бы папа погиб, нам бы сообщили! Телеграмма приходит или что-нибудь. Всегда сообщают!
– А вам что-нибудь сообщили?
Мег сглотнула, сдерживая слезы, и выдавила:
– Ну, Кальвин, мама же пыталась выяснить! Она и в Вашингтон ездила, и все такое. И ей сказали только, что папе поручена секретная и опасная миссия и что мама может им гордиться, но он… пока не имеет возможности с нами связаться. И что как только что-нибудь станет известно, нам сразу сообщат.
– Мег, ты только не злись. А ты не думаешь, что они и сами ничего не знают?
По щеке у Мег поползла слеза.
– Ну да, этого я и боюсь…
– Почему же ты не плачешь? – мягко спросил Кальвин. – Ты же с ума сходишь из-за папы, верно? Так поплачь. Тебе станет легче.
Мег ответила голосом, дрожащим от слез:
– Я и так слишком много реву. Надо быть как мама. Надо держать себя в руках.
– Твоя мама – совершенно другой человек. И она намного старше.
– Я бы тоже хотела быть другим человеком! – срывающимся голосом сказала Мег. – Я себя ненавижу!
Кальвин снял с нее очки, достал из кармана носовой платок и вытер ей слезы. От этого заботливого жеста Мег совсем расклеилась. Она уткнулась головой в коленки и разрыдалась. Кальвин молча сидел рядом и только время от времени гладил ее по голове.
– Извини, – всхлипнула она наконец. – Извини, пожалуйста. Ну вот, теперь и ты меня ненавидишь!
– Ой, Мег, ну ты и правда тупая! – сказал Кальвин. – Да встреча с тобой – самое лучшее, что со мной случилось за много-много времени.
Мег подняла голову, и лунный свет озарил ее мокрое от слез лицо. Без очков ее глаза сделались на удивление красивыми.
– Если Чарльз Уоллес – уникум, то я, наверно, вообще ошибка природы.
Когда она заговорила, в свете луны сверкнули скобки у нее на зубах.
Она ждала, что Кальвин ей возразит, но он вместо этого сказал:
– Ты знаешь, а ведь я впервые вижу тебя без очков.
– Без очков я слепа, как крот. У меня близорукость, как и у папы.
– Так вот, знаешь, у тебя не глаза, а мечта, – сказал Кальвин. – Слушай, ты только не вздумай перестать носить очки. Мне, пожалуй, не хочется, чтобы еще кто-то знал, какие у тебя глаза удивительные.
Мег расплылась в улыбке и почувствовала, что краснеет. Интересно, при лунном свете видно, что она покраснела, или нет?
– Так, вы двое, стоять! – раздался голос из темноты. И из тени на свет луны выступил Чарльз Уоллес.
– Я не подслушивал, – поспешно сказал он, – и мне неохота вам мешать, но пора, ребята, пора!
Голос у него дрожал от возбуждения.
– Куда пора? – спросил Кальвин.
– Мы отправляемся!
– Отправляемся? Куда? – Мег машинально нащупала и сжала руку Кальвина.
– Я точно не знаю, – сказал Чарльз Уоллес. – Но думаю, что искать папу.
И внезапно из темноты на них уставились два огромных глаза. Это сверкнули в лунном свете очки миссис Кто. Она стояла рядом с Чарльзом Уоллесом. Как она ухитрилась объявиться там, где секунду назад никого не было, только неверные лунные тени, – Мег понятия не имела. Она услыхала за спиной какой-то шум и обернулась. Это карабкалась через стенку миссис Что.
– Господи, хоть бы ветер улегся! – жалобно сказала миссис Что. – Так тяжело во всех этих одежках!
Она была одета точно так же, как накануне: в резиновые сапоги и все остальное, да еще и в одну из простыней миссис Банкомб закуталась. Когда миссис Что сползла со стенки, простыня зацепилась за нижнюю ветку и съехала. Шляпа немедленно соскользнула ей на глаза, а другая ветка поймала розовый палантин.
– Боже ж ты мой! – охнула старушка. – Нет, я к этому никогда не приспособлюсь!
Миссис Кто засеменила в ее сторону, едва касаясь земли крохотными ножками и сверкая линзами очков:
– «Come t’è picciol fallo amaro morso!» Это Данте: «Тебе и малый грех – укол жестокий!»
Рукой, похожей на птичью лапку, она поправила шляпу на миссис Что, отцепила от дерева палантин, ловко подхватила простыню и сложила ее.