Париж, 9 марта 1944
Днем у Флоранс. У нее застал д-ра Верна, великого знатока сифилиса и борьбы с ним. Поговорили о гонораре врача, который он объявил столь же второстепенным, как и вид оплаты пожарников во время большого пожара. Удивительно, как в наше время картина болезни отделяется от индивидуума, — собственность и здесь исчезает. При этом к одним и тем же результатам приходят как в капиталистических, так и в большевистских странах. Подобное явление я заметил уже в Норвегии. Верн пригласил меня на вторник в свою лабораторию.
Разговор с Жуандо, рекомендовавшим мне почитать переписку Микельанджело со своим отцом. Она содержит важные советы о здоровье и образе жизни.
Париж, 11 марта 1944
Мой «Рабочий» и «Иллюзии техники» Фридриха Георга похожи на позитив и негатив одной и той же фотографии, — одновременность начинаний указывает на новую объективность, в то время как ограниченный дух увидит в этом одно лишь противоречие.
Мысль на станции метро у площади Согласия: долго ли мне еще следовать по этим трубам и каналам, хитросплетения которых выдумали технические умы на рубеже веков?
Болезни такого сорта можно излечить, только сняв голову. Как в тюрьме Ла-Рокетт.
Христианин XX века физику, химику, биологу высшего уровня — ближе, чем христианину века XIX.
Книги, лишь называемые таковыми, на самом же деле служащие духовными машинами для переделки человека. Читатель входит в кабинет, наполненный ультрафиолетовыми лучами. Прочитав книгу, он стал другим. И само чтение будет каждый раз другим, его сопровождает сознание опасности.
Париж, 13 марта 1944
Среди почты письмо от Шпейделя, доверительно сообщающего о решающем сражении при Умани, которым он командовал, — документ напряжения человеческих сил, человеческого страдания и мужества: читать его можно только с благоговением. Операции предшествовало решение: транспортные средства и сто пятьдесят раненых вместе с врачами и сиделками предоставить их собственной судьбе. Многое снова налаживается, приводится в порядок.
Париж, 14 марта 1944
После полудня в институте д-ра Верна. Сначала мы пошли в лабораторию, где я долго беседовал с белобородым исследователем рака, деликатно излагавшим генеалогические древа предрасположенных к раковому заболеванию семейств. Члены семьи, коих эта напасть пощадила, были отмечены светлыми кружками, больные, напротив того, выделялись на ветвях как темные цветы. Схема походила на лист бумаги с нотными знаками; я размышлял о могучей симфонии судьбы, непостижимо там запечатленной.
«Здесь вы видите дядю той женщины, у которой рак носа, у него болезнь в зачатке тоже была, но развития не получила». При этом он указал на зародыш в сосуде со спиртом.
Я видел также снимки двух пожилых сестер-близняшек: в возрасте девяноста двух лет у обеих одновременно развился рак груди. При таком наглядном уроке нельзя не заметить, что нынешняя наука поставляет духу несравненно больше фактов благонравия, чем прежняя.
Затем я отправился с Верном в диспенсарий, из ячеек которого врачи-регистраторы направляли по разным каналам поток из трехсот сифилитиков, потом — в процедурные кабины, где женщинам задирали юбки и стаскивали трусики, втыкая шприц в ягодицы, в то время как другим пациентам доктора в белых халатах протыкали на руках вены, делая инъекции сальварсана или забирая кровь. В конце этого ряда боксов стояла кровать, возле нее над стариком хлопотала сестра; ему вкололи слишком сильную дозу лекарства и он находился в коллапсе.
Все это походило на огромное автоматическое устройство, куда больные падали, чтобы в зависимости от своих реакций подвергнуться тому или иному лечению, измышленному мозгом д-ра Верна. Он изобрел чисто математическую медицину и представляет собой тем самым противоположность д-ру Парову, у которого я был в Норвегии. Правда, пациенты у них тоже совсем разные: заботы Парова распространялись на свободную, независимую личность, в то время как Верн пытается вылечить анонимное население большого города. Оттого и болезнь становится иной: один видит индивидуальное тело, другой — его грибницу.