Я помню, как беседовал с читателями Штифтера, коим его самоубийство казалось несовместимым с его творчеством и образом жизни. Между тем следовало бы обратить внимание на черты педантизма и преувеличенной совестливости, легко переходящие в ипохондрию. Это проявляется как в грамматике, так и в повествовательной манере, и указывает — по крайней мере в духовной сфере — на тонкую и ранимую конституцию.
«На детях были широкополые соломенные шляпы и платья с рукавами, из которых вырастали руки».
Кирххорст, 22 ноября 1944
Налеты и бомбардировки участились, приобрели более продуманный, злокозненный характер. В Мисбурге снова горели цистерны с нефтью. Днем в небе появляются длинные вереницы авиаэскадр, словно по воздушному океану петляют белые гидры. Над ними, со скоростью снарядов, пространство прорезают истребители.
Продолжаю Штифтера, в чью прозу влились также элементы архаичного австрийского канцелярского стиля. К таким ненужностям, как «тот», «та», «вышеупомянутый», «оный», привыкаешь как к особенностям, кои начинаешь ценить.
Ночью снились сны. Мне показывали растения, среди них — дерево размером с вереск, увешанное бесчисленными темными вишнями. «У него то преимущество, что никто не знает, что они съедобны».
Потом стоял у края бассейна напротив другого такого же бассейна и разыгрывал с ним шахматную партию. Однако у нас не было фигур, и мы оперировали плодами нашего духовного творчества. Так, на поверхности воды разворачивались целые армады, готовые к морскому сражению, в которых решающей была не боевая сила, а красота. Всплывали диковинные животные, гоняясь друг за другом или заключая друг друга в объятия; смотру подвергались сокровища глубин.
«В бесконечности каждая точка является средоточием». Эта аксиома, которую я установил сегодня утром, перекапывая грядки, призвана подтвердить, что бесконечность обладает не количественным, а качественным метафизическим превосходством. Крут или шар можно мыслить сколь угодно растянутым, при этом число срединных точек ни на одну не прибавится — оно всегда будет одним и тем же. Дабы каждая точка стала сердцевиной, должен начаться процесс, восприятие которого неподвластно нашим органам чувств, — таинственная переделка пространства; по всей вероятности, на простой лад.
Это соотношение обладает, подобно всякому математическому или физическому факту, также и моральным свойством. Будучи существом метафизическим, каждый человек представляет собой сердцевину универсума и в этой позиции не поддается воздействию даже отдаленнейших звездных миров. Кулисы космического пространства, при взгляде на которые у нас кружится голова, в момент нашей смерти отступают, выявляя действительность.
Чувство, вызываемое в нас непомерной удаленностью, сродни животному страху, это отражение иллюзорного мира.
Rendezvoux. Здесь царит настроение великой охоты и магической операции. В нем есть волшебные черты, вроде приближения чрезвычайно робких животных или осуществления снов, в которые с трудом веришь. Оно вызывает смешанные чувства недоверчивого удивления, ужаса и счастья, но и великой нежности. При повторении все это пропадает, уступая место добротной уверенности.
Джудар, рыболов. Входя в подземные сферы, в поисках кольца высшей власти он встречается с целым рядом фантомов, которых должен побороть. Наконец, его собственная мать, — и она ведает о том, что, как выражается Боэций, побежденная Земля дарит нам звезды.
Завоевание мира каким-нибудь Цезарем или Александром следует понимать также символически; порфира — символ победы, в то время как жезл из слоновой кости является символом победителя; один из них имеет матриархальное, другой — патриархальное происхождение. Золото есть высшая порфира, сконцентрированная земная власть.
Кирххорст, 23 ноября 1944
В большом незнакомом городе я занимал одну из бесчисленных меблированных комнат, предоставленных мне для моей сновидческой жизни. Вошел Понс и расположился в кресле, дабы рассказать мне об одной любовной сделке. Добавил, что завтра женится. Просыпаясь, я подумал: «Смотри-ка, женщина, которую он описал, подходит ему — если учесть все обстоятельства их знакомства — гораздо больше, чем та, на коей он женился в действительности».
Так люди вступают в наши сновидения не только в своем историческом обличье, но одновременно и с его возможностями. В снах мы воспринимаем человеческие характеры не как эмпирические, но как интеллигибельные.