Декан продолжал разыгрывать передо мной спектакль, когда я уже поняла: ему просто нужны деньги! Все сразу изменится, и его отношение, и речи и мои личные перспективы, если я сейчас заплачу. Только вот один нюанс – делать я этого не буду.
Во-первых, потому что нечем. Во-вторых, потому что уже сейчас ясно, как сильно я ненавижу эту специальность. И залезать в долги, для того чтобы дать взятку за возможность учиться я не могу. Не могу и все тут!
От обиды за себя, у меня скривило лицо, будто я съела что-то кислое. Мы же все это проговаривали по телефону, и как мне пели, как уговаривали прийти на факультет, чтобы обсудить все детали лично. Бюджетные места есть и заполнить их очень нужно, чтобы в следующем году не урезали финансирование на эти три отсутствующие единицы. И я как дура поверила в бескорыстные намерения института, и что мы можем быть полезны друг другу.
А теперь…
- Извините, я, наверное, пойду, - я отряхнула пальто от невидимой пыли. После пребывания в этой конуре казалось, что вся моя одежда стала грязной.
- Да вы подождите, - оживился хитрый старик, - мы же еще не обсудили детали.
- Боюсь, я не потяну эти ваши детали.
- Ну, знаете ли, если религия опиум для народа, то наука единственный антидот против этой заразы!
- И почем нынче прививка? – Я резко оборвала его философские рассуждения.
Александр Игоревич ахнул. Он снял очки и принялся протирать толстенные линзы платком, от вида которого меня передернуло. Белый по определению, но успевший посереть от частой эксплуатации, и очень, ооочень грязный кусок ткани. От омерзения, в первую очередь к себе, меня передернуло, будто увидела большую толстую гусеницу.
Нет, не могу. Все это я уже проходила десять лет назад, и уже тогда поняла, что не мое. Единственное в чем я виновата, что изначально заняла чужое место, что не отстояла свое право учиться в другом вузе, и просто поставила на себе крест.
Ну, идиотка. Бывает. Трезветь и смотреть на реальность всегда больно, этот случай не исключение.
Молча я сгребла документы со стола, пока декан что-то чертил на последнем листе моего диплома. Я выхватила его прямо из-под руки старика, отчего карандаш дрогнул, и серая линия чиркнула до самого конца листа.
- Всего доброго, - пятилась назад, мечтая только об одном, поскорее оказаться на улице.
Я вылетела на крыльцо и там, стоя на морозе, принялась разматывать с шеи шарф, чтобы, наконец, вдохнуть чистого воздуха. Казалось, что еще секунда, и я задохнусь. Опершись спиной о стену, я пыталась успокоиться, прийти в себя. И даже стайка студентов рядом, что курили и обсуждали что-то очень смешное, не могла нарушить мой покой.
Здесь было хорошо. А там, в том темном, пахнущем пылью и затхлостью кабинете, очень плохо.
Я стала медленно раскладывать бумаги обратно в папку, и, заглянув в диплом, случайно увидела, что же писал декан. Двести тысяч рублей, цифрами. И огромный прочерк после нуля, как диковинный хвост.
Самое смешное, что у меня были эти деньги. Только не мои, Сережины. И старому маразматику я их не отдам.
- Ви-витаминка, у тебя все хорошо?
Я вздрогнула. Передо мной, на несколько ступеней ниже стоял Фридман. Как в сказке, когда стоит подумать о чуде, и оно случается.
- Сереж, ты что здесь делаешь?
- Решил тебя дождаться, тут так сколько, а до остановки идти далеко, не хочу, чтобы ты упала, по-понимаешь? – Его карие, почти янтарные глаза, лучились счастьем.
- А кино, - прошептала я.
- Я не поехал, - Сережа виновато улыбнулся, - не люблю я все эти романтические комедии и вообще. – Он неопределенно махнул рукой в сторону. - Ну что, пойдем, Викуш?
Глава 22
В разговоре с Фридманом я скорее присутствовала, чем участвовала.
Сил не было совсем. Я тупо откинулась на сиденье и болтала головой как эти собачки на приборных панелях. Что-то отвечала, о чем-то спрашивала, постоянно думала о своем.
Сережины попутки меня развеселить провалились, и он наконец сдался:
- Ну, рассказывай, что там с тобой случилось. А я подумаю, как это решить.
Ох. Мы с ним как два героя из разных сказок, которые совсем не понимают свою роль. Фридман типичный Робин Гуд, а я спящая царевна, мимо которой проходит вся жизнь, пока она томится в своем замке. И сейчас соглашаться на помощь, даже такого человека как Фридман, означало продлить собственный сон еще лет на сто.
А я хочу проснуться.