— Я действительно тебя разыскивал, — проговорил муж, и моё сердце почти остановилось.
Его тон изменился. В нём зазвучала тоска.
Так он… он действительно…
— Марина…
— Слушаю, — с придыханием. Она тоже уловила перемену в его голосе.
— Марина, объясни, зачем столько лжи?
— О чём ты? — настороженно.
— Эта твоя подстава с обнажёнкой в квартире. Видеозапись. Явные попытки рассорить меня с женой. Зачем это всё?
Его голос звучал надломленно и устало. Я буквально всем телом чуяла его боль. Но длинные пальцы на моём плече сжались, будто предлагали повременить с реакцией.
Из динамика донёсся вздох, и он тоже выдавал усталость.
— Правду, видимо, говорят. Вам, мужикам, всё нужно в лоб говорить и по тысяче раз. Намёков, даже самых очевидных, вы не понимаете. Только ты, Ахматов, всем мужикам мужик. Ты и открытым признаниям не доверяешь.
Она замолчала, видимо не горя желанием продолжать. Герман тоже отозвался не сразу.
— Значит, все эти твои грязные игры… всё только лишь для того, чтобы повторить наш студенческий опыт?
— Не хочу я ничего повторять! — с неожиданным нажимом огрызнулась она. — Я хочу тебя всего и навсегда, понимаешь? И не только в постели. Господи, неужели это не ясно? Когда ты разведёшься, наконец, с этой клушей, ты поймёшь, что единственной женщиной в твоей жизни всегда была я!
От горячности в её голосе я даже дышать перестала. Кровь прилила к лицу, и комната перед моим взором будто бы накренилась.
Совсем потерять связь с реальностью мне не позволяла рука мужа, по-прежнему гревшая моё плечо.
— То есть после развода ты рассчитывала на новую свадьбу, — Герман усмехнулся. — Информативная у нас беседа сложилась, Игнатьева. Я всего-то хотел узнать, куда запропастилась моя подчинённая, а в процессе почти предложение руки и сердца получил.
— Что, нравится надо мной издеваться?
Я так и видела кривящиеся в ухмылке пухлые губы. Хищно прищуренные глаза.
— А разве я не могу себе это позволить? Ты же издевалась надо мной всё это время. Ты превратила мою жизнь в ад и надеешься в этом аду воцариться.
— Да брось ты эту поэзию, Герман. Я знаю, что рано или поздно ты оттаешь. Я дам тебе время пережить этот развод, поскорбеть о былом. Но потом ты вернёшься ко мне. И мы будем вместе.
От её слов веяло такой уверенностью, что даже я ей сейчас почти верила.
— Вернусь к женщине, разрушившей обманом мой брак?
— Это не обман, Герман. Запись ты видел.
— О, я не только запись видел. Я ещё и пообщался с тем, кто тебе эту запись пообещал. Игнатьева, ты плохо сработала. Твой подельник Алексеев не успел сбежать из столицы. Сегодня я с ним говорил. Подозреваю, бывший ухажёр моей жены, Самарин, тоже не понаслышке с тобой был знаком. Ты всех сумела к своей маленькой спецоперации приплести.
И вот тут я сдержаться уже не смогла. Вздрогнула всем телом, шумно втянув в себя воздух.
Кажется, Игнатьева это услышала.
— Там… кто с тобой? Ты что, поставил меня на громкую связь?
— Спасибо, Марин. Я бы тебе даже премию выписал, но со вчерашнего дня ты уволена, — с бесконечным спокойствием отозвался мой муж. — Но ты успела сделать благое дело. Благодаря твоей словоохотливости Лиля теперь знает всю правду.
В динамике что-то булькнуло. А потом наступила полнейшая тишина. Игнатьева отключилась.
А я… я так и осталась сидеть на стуле. Резкий выброс адреналина подействовал странно — у меня будто всё тело вмиг отнялось, словно критический перегруз в системе случился.
Рука с моего плеча куда-то делась, а через мгновение муж опустился передо мной на корточки, взглянул на меня снизу-вверх.
— Извини, — шепнул он, убирая непослушную прядь мне за ухо. — Извини, что заставил всё это выслушивать. Я просто хотел…
Я не дала ему договорить. Повалилась на мужа всем своим телом, обхватила руками за шею и разрыдалась у него на груди.
ЭПИЛОГ
— Здравствуй, Лиля.
Я подняла взгляд на свекровь, аккуратно поправляя чепчик на тёмных кудряшках сына. Влад совсем недавно поел и теперь довольно сопел у моей груди.
— Здравствуйте, Надежда Георгиевна. Здравствуйте, Александр Валентинович.
Свёкры остановились в паре шагов от моей постели, а медсестра, ободряюще мне улыбнувшись, кивнула и прикрыла дверь частной палаты, оставляя меня наедине с посетителями.
— Герман сказал, что мы можем тебя навестить…
В лицах обоих читалась такая искренняя нерешительность, что мне до сих пор было очень сложно в это поверить.
Но я решила повременить с недоверием — ради себя, ради мужа и, конечно же, ради нашего новорожденного сына. Потому что успела заметить — Ахматовы уже смотрели на внука с нескрываемым обожанием.
— Мы хотели бы извиниться, — в пронзительно-чёрных глазах свёкра сквозило если и не раскаяние, то как минимум сожаление. — Я хотел бы извиниться. Я в первую очередь. Потому что не верил в ваше… в вас. Не видел Германа вместе с тобой. Не представлял, что вы по-настоящему друг друга любите.
Господи, что Герман такого ему наговорил в тот самый день, когда всё изменилось? Когда Марина Игнатьева созналась в своих манипуляциях, а Герман помчался к родным и выставил им ультиматум. Либо они целиком и полностью принимают меня, либо навсегда теряют старшего сына.
Подробностями разговора он со мной не делился, но позже гостивший у нас Артур с восторгом описывал это в таких красках, будто там разразилась настоящая баталия.
И Ахматовым потребовалось время, много времени, чтобы принять окончательное решение.
Они пытались наладить отношения с сыном, не сдавая позиций, но так и не преуспели.
Они полагали, что он погорячился и преувеличил. Полагали, что хорошо знали своего сына.
Они ошибались.
А потом… потом в нашей жизни появился Владислав Германович.
И этот неприступный бастион всё-таки сдался.
Первое время Герман бушевал и отказывался давать своё разрешение на визит, но я его уговорила.
— Ради тебя, — муж приник к моим губам долгим и жадным поцелуем, дав мне прочувствовать, как истосковался по нашей близости. — Только ради тебя.
— И ради сына, — с улыбкой напомнила я. — Не лишай Влада бабушки и дедушки. Он тебя за это не поблагодарит. Давай выбираться из этого порочного круга войны отцов и детей.
И супруг, конечно, сдался. Сегодня мы все праздновали победу, потому что побеждённых в таких войнах быть никогда не должно.
— Вы, может, и не поверите, но я вас понимаю, — я отогнула край пелёнки, чтобы гости могли получше разглядеть своего внука. — Вы его любите. И хотели его защитить.
— Не слишком-то большое утешение, — проворчал старший Ахматов, очевидно, не желая снимать с себя ответственность за этот застарелый конфликт. — Но я старый упёртый дурак, и с этим, боюсь, придётся как-то мириться.
Я улыбнулась, покачав головой.
— Я принимаю ваши извинения. И не держу на вас зла.
Мой взгляд невольно перескочил на переминавшуюся от неловкости свекровь, которая ненароком выпала из разговора.
— Лиля… я даже не знаю… не знаю, что тут сказать. Я… мне очень жаль. Очень! Сама бы я такое никогда не простила.
— Вы к себе слишком строги, — и я с нескрываемой радостью осознала, что действительно говорила от чистого сердца. — Я очень рада, что вы с Германом снова общаетесь.
— Мы тоже, — тихо отозвалась Надежда Георгиевна и снова бросила украдкой взгляд на мирно сопевшего внука.
Я улыбнулась своим посетителям:
— Оставайтесь. Я попрошу, чтобы нам принесли что-нибудь перекусить.
И без труда отрезала им все пути для отступления:
— А когда Влад проснётся, я наконец-то познакомлю вас с вашим внуком.
Конец