— Какой предел? — недоуменно моргает свекровь.
— Когда можно перестать работать громоотводом?
— Шшш, — шикает она, кивая в сторону двери, и встревоженное выражение лица сменяется на улыбку.
В комнату заходят мужчины.
— Дети! — вскакиваю со своего места, — мы уходим!
Успеваю услышать приглушенный вскрик золовки, заметить, как свекровь напряженно прикрывает рот ладонью и как хмурит брови Георгий Каренович. Подбежавшая ко мне Вика испуганно моргает:
— Мам, ты снова болеешь?
— Нет, солнышко. — энергично наматываю шарф вокруг шеи. — Я наконец выздоровела!
Пришло время освоить урок, который так упорно мне пытается донести жизнь. Все врут. Все притворяются. Все ходят в масках и ненадолго снимают ее только для того, чтобы научить непосвященного этому тайному знанию. Искренность же является проявлением слабости, которую не принято демонстрировать в обществе.
Урок выучен.
Пора применить на практике.
— Ксюш, ты чего? — осторожно спрашивает Карен. — Вы поссорились?
— Нет, милый, — энергично улыбаюсь ему всеми зубами, — ты что!
— Тогда что? — Карен растерянно улыбается в ответ.
— Идём готовить блинчики, — пожимаю плечами. — Они у меня отлично получаются!
Глава 14
А потом мы готовим блинчики. Те самые, рецепт которых передавался у нас по папиной линии шепотом и обязательно заучивался наизусть, чтобы никто посторонний не нашел его на бумаге и не выведал секрета их эластичности и ажурного узора.
— Вика! Яйца! — командую, нацепив на голову белый поварской колпак из детского карнавального набора.
Дочь стучит ножом по скорлупе, и та, треснув пополам, с хрустом опрокидывается в миску.
— Ой! — вскрикивает малышка и лезет туда пальцами.
— Геракл, пора взбивать, — говорю сыну, когда в миске наконец остаются только белок и расплывшиеся островки желтка.
Он начинает энергично постукивать венчиком, разбрызгивая во все стороны содержимое.
— Добавляеееммм… МММ! — напеваю, ставя пустую емкость поменьше на кухонные весы.
Молоко-масло-мука! — скороговоркой подхватывают дети.
Вот так мы и готовим: я отмеряю, дочь добавляет, сын перемешивает…
— А папа не успеет? — спрашивает Вика. Потому что в формуле идеальных блинов не хватает последнего слагаемого. Жарил их всегда Карен.
— Мы сами справимся, солнышко.
И мы действительно справляемся. И наедаемся немного кривыми, чуточку рваными, но неизменно вкусными лепешками, щедро окуная их то в сметану, то в варенье и мёд. Смеемся, шутим, танцуем, кидаемся подушками. Два первоклассника и их чуть не сошедшая с ума мать.
Карен приходит поздно. Дети его так и не дождались, но будто и не расстроились. Ушли спать сытые, даже книжку не дослушали, отключились на середине первой главы. А мне на десерт оставили совершенно разгромленную кухню и гостиную.
— И что это было? — Карен разворачивает стул и садится на него лицом к высокой дубовой спинке. Прожигает взглядом, а я смотрю на него, и сердце жалостливо щемит. Когда он так успел постареть?
— Блины, — отворачиваюсь, кладу сполоснутый венчик в посудомойку.
— А до этого? — терпеливо продолжает муж.
— А до этого — ужин у твоих родителей, — говорю с ним на его же языке. Терпеливо. Принимая правила игры. Я знаю его. И знаю, как он готовится к сложным делам. Как ведет переговоры с клиентами. А сейчас он ведет самое сложное дело в своей карьере. Буквально, дело жизни.
— И теперь у нас так будет всегда? — спрашивает осторожно.
Я стою к нему спиной, но знаю, что он не сводит с меня глаз. Ищет ответ не в словах, которые я произнесу, они ему не нужны. Он хочет эмоций, жестов, любую мелочь, способную выдать меня, доказать ему, что не всё потеряно, что есть шанс. Метод косвенного допроса. Хочу крикнуть, что не осталось никаких «нас», но вместо этого даю себе чуть больше времени собраться, поэтому отвечаю, будто не понимаю, к чему он ведет:
— Ты про ужин?
— Не делай вид, что не понимаешь, — отвечает подавленно. — Я про наш брак, Ксюша.
Выбираю режим мойки и захлопываю дверцу.
— Ксюша, черт побери, посмотри уже на меня!
Делаю глубокий вдох и поворачиваюсь к нему.
— Есть выход, Карен.
— Поделись, умоляю! Потому что я не вижу никакого выхода! Я только вижу, что моя жена ведет себя, как упрямая малолетка и спускает в унитаз все мои старания спасти семью!
— Он есть. — пропускаю мимо ушей его колкости, с удивлением отметив, что они меня не ранят. — Мы разводимся и перестаем мучить друг друга.
— Нет.