Перспектива провести несколько часов за этим столом, на отшибе, совсем не радует. Всё это начинает так раздражать, что я уже начинаю жалеть, что пришла. Хочется поскорее вручить подарок и убраться отсюда.
В голову роем лезут тревожные мысли.
Где Карен?
Он уже знает, что я здесь? Наверняка Грабовский рассказал ему.
Что он сейчас думает? Сердится? Волнуется?
Потому что я волнуюсь. Черт!
Я так волнуюсь, что начинаю бесконтрольно потеть. Нервно кусаю щеки. Начинаю ерзать на стуле.
И от этого ненавижу себя.
Повторяю в уме аффирмации из приложения, чтобы восстановить подобие спокойствия, но в этот момент у нашего стола материализуется фотограф и начинает хаотично щелкать, то приближая камеру к лицу, то отстраняя, чтобы проверить кадр.
Нет уж, давайте без меня!
Встаю, поправляю снова юбку, которая прилипла к бедрам и, упираясь взглядом в острые носы брендовых шпилек, иду к лестнице — надо попасть в туалет, умыть лицо холодной водой. Остыть.
Потому что на горячую голову я могу наделать ошибок. А мне нельзя ошибиться.
Глава 28
Финал
Мне повезло, я не жила в детстве типичной жизнью дочери военного. Мы не переезжали с одного военного городка в другой, я не меняла часто школы и даже могла называть домом небольшой коттедж в Ереване, который нам был выделен для проживания. Но мама всё равно не разрешала вешать на стену картинки и рисунки — казенное жилье нельзя портить.
Папа почти всегда возвращался поздно. Иногда — в компании друга-офицера, с которым они сидели допоздна на кухне, на первом этаже.
Нам с сестрой не разрешалось в это время появляться внизу — мы должны были крепко спать. Но уборная в доме была одна — и тоже на первом этаже. Поэтому приходилось изредка нарушать это правило.
Я помню, как испугалась, когда впервые увидела его, этого папиного друга — грузный, широкоплечий, он сидел на деревянном стуле, локтями упираясь на стол. А его нога… Лежала на полу. Вскрикнула от страха, зажала ладошкой рот и убежала наверх. Мама поднялась за мной.
Тогда я впервые узнала, что такое протез.
А еще мне объяснили, что такое фантомные боли. Когда от тебя отрывают кусок твоего тела, а мозг всё равно не может с этим смириться. Когда всего тебя разрывает от жжения и пытки раскаленным железом, но ты не можешь спастись, потому что это только в твоей голове.
Сейчас я понимаю — всё, что происходило со мной в первые дни после обнаружения измены, было очень похоже на агонию.
Проклятый посттравматический синдром.
За годы счастливого брака я вросла в Карена. И растворилась.
Исчезла.
Я радовалась его радостям. Горевала его горем.
Я жила им.
И позволяла ему травить меня день за днём, год за годом. Управлять мной, создавая при этом иллюзию равноправия. Любить меня, слепленную его умелыми руками такой, какой он хотел меня видеть.
А потом меня словно вырвали с корнями из этого симбиоза, где он был главным, а я — его дополнением.
Ампутировали от мужа.
Лучшего из мужчин!
На пике счастья!
Безжалостно и жестоко…
И погрузили во взбесившуюся карусель эмоций и фантомных болей, в которой я бы застряла, как в лабиринте, уйдя от мужа сразу же.
Мучилась бы в сомнениях: может, не стоило принимать решения сгоряча? Вдруг, я ошиблась, что не дала ему шанса? Возможно, надо было сохранить семью ради детей?..
А когда я нечеловеческими усилиями нашла в себе силы выкарабкаться из тьмы, оказалось, что это была никакая не агония умирающего, а просто пробуждение.
Тьма — просто повязкой на глазах вместо слетевших розовых очков.
А лучший из мужчин — таким же, как миллионы других. Изменник. Предатель. Манипулятор.
И это один и тот же человек. Стоит передо мной в проеме двери нашей спальни, сдвинув брови на переносице.
— Такси скоро приедет.
Откладываю телефон экраном вниз и поднимаю на него взгляд. Он не смотрит мне в глаза. То ли похмелье, то ли совесть мучает?
Молчу.
Рассматриваю. Всё так же статен, красив, ухожен. Всё так же от него веет мужской привлекательностью, сводящей с ума женщин.
Пытаюсь найти в своем сердце хоть каплю той любви, которая еще недавно наполняла и меня, вдохновляла.
Пусто.
Вот такая ирония судьбы…
Не дождавшись ответа, он разворачивается, придерживая дверную ручку. Стоит так еще несколько секунд. А потом уходит, не прикрыв дверь.
Прислушиваюсь к отдаляющимся шагам.
С глухим стоном откидываю голову, делаю глубокий вдох и медленно выдыхаю. Я не спала всю ночь. Не смогла — в ушах, как на повторе, звучал его голос. Пьяный, расслабленный. Он вообще понимал, что говорил? Он на самом деле так думает?