За каждым столом царит оживление. Смех, улыбки, настроение.
Музыканты на сцене поют любимые песни родителей мужа.
Ведущий-тамада в перерывах между композициями произносит один тост за другим. Затем раздается звон бокалов.
И так по кругу.
Кто-то танцует в центре зала. Приглашенных на праздник детей занимают аниматоры.
Отмечаю, что Нора замечательно всё организовала и без меня. И озвучиваю ей.
— Но мне все равно тебя не хватало, — говорит она с грустью в голосе.
Она вообще не похожа сейчас на себя. Не набирает полную тарелку еды. Не сетует, что сорвалась снова с диеты. Не шутит так, как только она умеет — остро, тонко, изысканно. Смотрю на эту поникшую, осунувшуюся девушку в светло-голубом платье и выпрямленными утюжком от природы кудрявыми волосами, которую я долгие годы считала самой близкой подругой — и сердце щемит. И тут же приходит осознание, что для меня ничего не поменялось. Я простила её. И всё так же люблю мою Нору.
— Мне тебя тоже не хватает, — признаюсь, как на духу.
Её губы сжимаются в тонкую линию и начинают подрагивать. Глаза наполняются слезами. Она тут же подносит к ним салфетку.
— Два часа стрелки рисовала, — хнычет сквозь стиснутые зубы, а уголки губ ползут вверх.
— Ты красавица, милая. — ласково провожу по её щеке тыльной стороной пальцев. Она обхватывает их ладонью.
— Прости меня, Ксю, — шепчет тихо.
— Простила, — отвечаю тоже шепотом, — давно.
— Значит?.. — В её глазах на секунду снова загорается надежда и тут же гаснет, когда я качаю головой.
Не произношу вслух…
— Джана, попробуй, очень вкусно. — Голос Карена звучит, как из другой реальности. Он подносит к моему рту вилку с кусочком рыбы. Сдвигаю брови в недоумении. Он пытается улыбнуться, глазами указывая на нетронутое блюдо в моей тарелке. — Остывает.
Забираю у него прибор.
— Я сама, спасибо.
Да, Карен…
Дальше я сама…
В центре зала выступает приглашенная группа танцоров кинто. Свекор с папой и Вася откладывают свои приборы и с удовольствием смотрят жизнерадостный танец. Мамы о чем-то шепчутся, не обращая внимания на это действо. К столу подходит официант. Замечаю, как Карен что-то ему говорит на ухо и сует в руку купюру. Тот послушно кивает и удаляется.
Когда артисты, заканчивают выступление традиционным шпагатом, наклонившись при этом за стоящим на полу бокалом красного вина и, не дотронувшись руками, умудряются выпить его, зал взрывается аплодисментами.
Певцы, наблюдавшие за всем за дальним столиком для персонала, снова возвращаются на сцену.
Раздаются первые ноты новой композиции.
Я узнаю её сразу.
Смотрю на Нору, и она пожимает плечами. Смотрю в мамины глаза, застывшие в немой, зыбкой неподвижности. Она сидит, прикрыв рот ладонью и покачивается в такт легкой мелодии. Она её тоже узнала.
— Потанцуй со мной, пожалуйста, — поворачивается ко мне Карен и протягивает руку.
— Не надо, Карен, — произношу одними губами.
— Пожалуйста, — повторяет он.
Понимаю, что это не совпадение, не случайная песня — он передал просьбу исполнить её через официанта.
Он знал, что значит для меня эта песня. Его серенада. Он мне в любви признавался под неё. Включил под окнами моего дома и не ушел, пока я окончательно не призналась ему и самой себе, что тоже люблю…
Не знаю, почему я соглашаюсь?
Возможно, я прониклась символизмом происходящего и хочу закончить последним танцем нашу так красиво начавшуюся и так банально окончившуюся историю?..
Я принимаю его ладонь. Опираясь на нее, поднимаюсь на ноги, и он ведет меня в центр танцпола.
Он обвивает руку вокруг талии. Осторожно. Аккуратно притягивает к себе, оставив небольшое расстояние, заметное только нам двоим. В его движениях нет сейчас былой уверенности. Я больше не его. Он потерял меня, но осознает ли до конца? Для него это тоже прощальный танец? Лебединая песня?..
Певец произносит первую строчку, и мои плечи опускаются. Карен считывает мое состояние и чуть усиливает объятье.
«Я буду всегда с тобой…» — поет он мне одними губами, в унисон с исполнителем.
«Чтобы тебя обнять и утопить в любви!»
Призрачная сила, которая позволяла мне всё это время держаться ровно и спокойно, постепенно тает с каждой строчкой песни. Горечь нашей общей потери тугим комом застревает в горле. Стискиваю челюсти, чтобы не разрыдаться перед всеми.
Перед ним.
«Не прощу тебе, Карен! Не прощу, что всё испортил…» — кричу в душе, прожигая его поплывшим от слез взглядом.