А я взяла и оставила. Только на свидания не спешила приходить. Подснежников же не было.
Матвей ходил за мной до следующей весны. Он провожал меня с института домой, встречал после пар в кофейне, ловил на прогулках с подругами, но я была непреклонна. Слишком капризна. Я ведь хотела быть только с самым лучшим мужчиной.
А в середине апреля он появился у моего подъезда с корзиной настоящих подснежников. И тогда я сказала «да».
Мы встречались ещё полгода и поцелуи были какие-то особенно трепетные, а когда Матвей узнал, что я никогда и не с кем, в тот же вечер позвал замуж. Он стоял на коленях, целовал мои руки и делал самое чудесное предложение руки и сердца. На крыше одного из небоскрёбов, где обустроили место при свете гирлянд и тёплых пледов как раз для таких мероприятий. И я тогда тоже сказала да, чтобы в эту же ночь стать по-настоящему его.
Матвей был шокирован больше меня. Он носил меня на руках весь следующий день и, не переставая целовал, чтобы я не подумала, что он с плохими намерениями, а я была счастлива.
Как была счастлива все эти годы. Единственное, что я могла делать в благодарность за такую любовь, это соответствовать ожиданиям Матвея. Быть идеальной женой.
От которой всё равно гуляют.
И сейчас я, не понимая, чем заслужила такое, просто едва шевеля губами, задавала один вопрос:
— За что? За что, Матвей?
А он растерянно переводил холодный взгляд с меня на свою беременную любовницу и не знал, что сказать. И тогда я решила уточнить всё же:
— Её ты очень хорошо покатал на своём байке, да?
В этот момент девица переспала ныть, а Матвей заледенел лицом. Его губы сложились в прямую линию, чтобы отчеканить такое банальное:
— Это не то, что ты подумала…
— Ну так объясни тогда, что я могла не то подумать, когда твоя беременная шлюха пришла в мой дом?
Мой голос обретал силу. Внутри ядом разливалось осознание, что Матвей никакой на идеал, а просто обычный мужчина, который поступил как проще.
— Объясни, что она здесь делает? Может, предложишь её ребёнка усыновить, раз я такая дефектная? Ну же!
Я встала с пола и тряхнула волосами. Матвей отшатнулся.
— Не надо сейчас кричать… — попросил он ещё спокойным тоном, но в нём угадывались первые ноты власти.
— Ты считаешь, я кричу? — переспросила я, повысив голос, и шагнула к коридору.
— Не смей. Даже не думай, — предостерёг меня Матвей, шагая за мной.
Я покачала головой и дёрнулась к двери. Матвей постарался перехватить меня, но сама мысль, что он может прикоснуться ко мне сейчас, поднимала бурю омерзения. Как он вообще смеет меня трогать после своей этой…
— Только попробуй сейчас сбежать и я… — вот теперь Матвей не шутил. Теперь он точно был рассержен, хотя я не понимала почему на меня.
— И что ты? Сделаешь ещё одного ребёнка с другой девкой? — нарочито безразлично бросила я, скрывая за язвительностью всю свою боль.
— Я сделаю так, что ты всё равно придёшь ко мне, но говорить мы будем на моих условиях.
Глава 3
Я не верила словам, которые только что процедил Матвей. И только из-за своего недоверия и, чтобы не натворить глупостей, я сдёрнула с вешалки ветровку, подхватила ключи от машины и вылетела в подъезд. Даже обувалась я на бегу, просто впрыгнула в кеды.
— Остановись, Ксения! — прозвучало мне вслед, а я судорожно нажимала на кнопку лифта, чтобы быстрее сбежать из этого чудовищного сна, который оказывался безжалостной реальностью, что грозила похоронить мой рассудок под обломками брака.
Не хочу. Не хочу, вообще, ничему верить.
Пусть всё это окажется неправдой. Дурацкой шуткой, бредом сумасшедшего, только неправдой.
В груди клокотало, и я оглядывалась назад, боясь, что Матвей будет догонять. И он это сделал. Он оставил дверь в квартиру открытой и медленным шагом стал приближаться, полы его пиджака распахнулись, а ещё Матвей потирал запястья. Я нервно долбила по кнопке лифта. И тут он звякнул.
— Ксю, стой! — крикнул на весь подъезд Матвей, а я, посмотрев на супруга в последний раз, произнесла одними губами:
— Ненавижу…
Я вылетела из подъезда и, отступаясь на лужах, пробежала к машине, которую парковала обычно во дворе. Не стала прогревать двигатель, а сразу же тронулась к выезду.
Пальцы отбивали нервную дрожь на руле.
Господи, что мне делать, как жить дальше?
Я беспомощна в социальном плане. За время брака я нигде не работала и просто сейчас не представляла на какие деньги жить дальше. Да что вообще делать?
Я притормозила через квартал в одном из дворов. Упёрлась лбом в руль и сдавленно застонала. Внутри всё горело, и я не понимала, к чему теперь мне двигаться.
Матвей мне изменял.
Он приходил ко мне от неё. С её запахом, с её голосом в памяти, а я ничего не замечала. Слишком окрылённой была.
Меня скрутил приступ тошноты, когда я представила, что после того, как Матвей был с любовницей, он ложился в постель со мной. Как сравнивал очертания, запахи и движения. С болью понимала, что я проигрывала, просто и безоговорочно, потому что любовница моложе, игривее и легче нравом. А у меня последние несколько лет слились в череду из клиник, задержек и депрессий.
Слёзы помимо воли потекли по щекам, и я вытирала их ладонями, стараясь вместе с влагой содрать и кожу, чтобы в памяти не всплывал утренний поцелуй и трепетные прикосновения.
Истерика была какой-то неправильной, тихой, сдержанной, слишком рациональной и вместо того, чтобы кричать в голос, я скулила, обнявшись с рулём. Телефон, что валялся на пассажирском сидении, периодически тренькал сообщениями.
Что мне делать?
Куда пойти?
Всегда можно снять номер в гостинице, но у меня на карте последние двадцать тысяч и те на чёрный день: заработала на своём кулинарном блоге. И так бездумно их расходовать не стоило.
Я растёрла лицо. Уверена, всё красное и нос распух.
Я не верю…
Просто отказываюсь верить, что Матвей так мог поступить со мной.
В вечернем свете заката, а в сентябре у нас рано смеркается, на руке блеснуло кольцо. Я замерла не в силах отвести взгляда от ободка, который переливался бриллиантовой россыпью. Внутри гравировка с пафосным «Forever and ever».
Я покачала головой и зачем-то снова завела машину, долго прислушивалась к гулу мотора, а потом выехала со двора. Опавшая листва прикрыла всю черноту города, утопила тротуары в пушистых горках опада, которые от луж на дороге быстро стали пачкаться и выглядеть ещё хуже, чем просто было бы все разбросано. Я покачала головой. Внутри все вертелись слова как на старой аудиокассете: ' Здравствуйте, я любовница вашего мужа…'.
Там, где раньше было сердце неприятно холодело, и я невольно касалась сквозь куртку груди. Почему-то болело. Иррационально. Ведь я запретила себе чувства. Но девочке, которая сидит в любой взрослой женщине не объяснить: пока что нельзя расклеиваться.
Меня подрезал внедорожник и я излишне резко вырулила в правый ряд машин и остановилась в парковочном кармане. Руки тряслись, а в голове словно вата разбухала, противное чувство. Я вышла из машины и зашла в аптеку, взяла обезболивающее, потому ещё пройдёт час, и я взвою от головной боли, а она будет. Это точно.
Выходя из аптеки, я услышала женский смех: мимо меня проскользнула влюблённая парочка с картонными стаканчиками для глинтвейна. Рановато ещё. Но в глазах стало жечь. Я снова провела ладонью по ним.
Матвей обожал уличный глинтвейн. Не из кофеен, а именно чтобы торговцы в маленьких ларьках его варили, добавляли много вишнёвого сока и мало специй. В одну новогоднюю ночь на площади Матвей бегал за напитками и смеялся, что это его плебейская натура так хочет. А мне просто нравилось. Нравилось, что при его должности, связях он оставался простым парнем на байке и продолжал любить простую меня.
Жаль, сказка кончилась. Болезненно.
Вода, которой я запивала таблетки, отказывалась пролетать в горло, поэтому обезболивающее прилипло где-то посередине гортани и горчило всю дорогу. Я снова вернулась в вереницу машин, которые спешили в центр города. В старый город, как у нас принято было говорить. Я попала в час пик и до набережной добиралась больше часа, чтобы остановиться у резных ворот парка Аксакова, который вёл к реке, а главное — к мосту.