Лёнечка, сидя на нарах по-турецки, докуривал, думая о том, кто мог сломать камеру видеонаблюдения, когда дверь с лязгом дернувшись, открылась. В камеру по-хозяйски вошел щуплый лопоухий надзиратель, намеренно не замечая Лёнечки, как будто он был пустым местом. Подойдя к Бычаре, потряс его за жирное плечо.
- Уморился, что ли? А я тебя предупреждал, чтобы не увлекался, - заискивающе хохотнул он и, обернувшись, посмотрел на Лёнечку, который должен был валяться на нарах едва живой.
Но парень, как ни в чем ни бывало, докуривая бычок, щурясь сквозь сигаретный дым на надзирателя, что был ему ровесником.
- А ты поднимайся, шлюха! - рыкнул он на Лёнечку писклявым щенком. – Следователь зовет.
«Погоняло» - презрительно фыркнул про себя Лёнечка, не шевельнувшись, чувствуя, как тают остатки трусливой дрожи и готовности подчиняться всем и каждому, под непоколебимой уверенностью, какую прежде ему не доводилось испытывать. И это у него, который порой не смел не то, чтобы настаивать на своем, но даже возражать. Как бы то ни было, только это его новое состояние все больше нравилось Лёнечке. Метнувшийся в нем было, испуг быстро исчез, как привидение при свете солнца.
- Эй, пидор, я кому говорю? Ты, чё оглох? – надрывался лопоухий, нервно дергаясь на него, пока Лёнечка обстоятельно тушил окурок о подошву стильной тенниски. Закинув бычок точнёхонько в очко параши, неторопливо сполз с нар.
- Быстрей давай! – шумел лопоухий, стараясь заставить парня поворачиваться поживей. – Или хочешь, чтобы я Быка разбудил, так это я мигом устрою. Потом не жалуйся, когда он задницу тебе так надерет, что из ушей потечет.
Лёнечку его угрозы не трогали, просто противно было, что ему лишний раз напоминают, кто он есть на самом деле. И он, заправив рубашку в джинсы, коротко исподлобья взглянул на старающегося вертухая. «Бля-я, - струхнул вдруг тот под его взглядом. – А говорили, что он уже конченный петушара». А Лёнечка процедив: «Гнида», заложил руки за спину, жестом заправского зэка. Лопоухий надзиратель притих, почувствовав явное облегчение когда, отконвоировав непонятного задержанного, сбыл его следователю. Троекуров сидел на своем прежнем месте и внимательно читал составленный им протокол, который Лёнечка должен был подписать. Продолжая читать, он пригласил:
- Садись.
Только не услышав ожидаемых жалоб и хныканья, поднял глаза, окинул все еще стоящего перед ним Лёнечку изучающим взглядом и поинтересовался:
- Как дела?
- Ну, так… - неопределенно пожал плечами парень, мол, думай, что хочешь, - первые сто лет вообще жить трудно.
- Да ты садись, садись, - потешаясь про себя, настойчиво приглашал его Троекуров.
Но улыбочка спала с его лица, когда парень демонстративно плюхнулся на жесткий стул. Ничего не понимая, следователь, выдерживая паузу, вновь пробежался глазами по строкам протокола, после чего холодно взглянул на задержанного. Но тот вместо того, что бы по безжалостному взгляду фэбээровца понять, что обречен, спокойно смотрел на него со скрытой усмешкой человека, понимающего, что перед ним ломают комедию.
- А ты хорошо держишься, в отличие от того как вел себя вчера, - вынужден был признать Троекуров. – Обычно Бык рвет таких как ты, нежных мальчиков. Ты как, вообще, себя чувствуешь?
- Нормально, - безмятежно пожал плечами Лёнечка, озадачив следователя еще больше.
Чтобы скрыть замешательство, Троекуров взял пачку «Парламента», лежащую в стороне и, вытянув сигарету, закурил. И как теперь быть? Он настроился, что задержанный будет готов тотчас подписать признательные показания, из свидетеля вмиг превратившись в обвиняемого. Проворачивать такой фокус ему уже не в новинку. Только вот перед ним сидел не вчерашний Лёнечка, сломленный побоями, ничего не понимающий, до смерти перепуганный и рыдающий, которого стоило лишь чуть дожать и дело об ограблении «СиДи и смотри» было бы уже сегодня закрыто. Не перестарался ли он, дав добро на то, чтобы с педиком немного поразвлеклись? Но вчера Троекуров был уверен в результате своих жестоких действий. Собственно, парню уже не в первой сносить унижения, он не личность и характера у него было, чтобы насилие, могло что-то там стереть и уничтожить. Его, Троекурова, часом, не разыгрывали? Иначе как объяснить, что вчерашний гомик, размазывающий сопли и слезы жалости к себе, смотрел вот так спокойно, не отводя глаз? Получается, что жесткий метод Троекурова подействовал на это ничтожество с точностью до наоборот? Но если парень решил сопротивляться, то его сопротивление сникнет от первого чиха. Что ж, придется поиграть на его нервах, решил Троекуров. Сперва добродушием и сочувствием размягчить парня, чтобы потом взять в жесткий оборот. Сыграть, так сказать, на контрасте и Троекуров начал издалека: