— Гас, верно? — спокойно поинтересовался я. — Тебя ведь так зовут?
— Гибс, — поправил тот с застенчивой улыбкой. — Или Гибси, хотя мама зовет меня Джерард...
— Мне глубоко насрать, как тебя называет мама, — перебил я, буравя его свирепым взглядом. — А по поводу капитана с его операцией — пусть валит к врачу за рецептом. — Я повернулся к Хьюи и, ткнув пальцем в бабуина, добавил: — И не смей сюда возвращаться, Биггс. Слышал? Тем более с ним.
— Врач рецепта на травку не выпишет! — горячо запротестовал громила. — Ну пожалуйста, чел! Тебе что, жалко?
— Ты глухой или как? Сказано же: я не барыжу наркотой.
— Да понял я, понял. Ты не барыжишь, бла-бла-бла, — примирительно забубнил громила. — Но может, в порядке исключения? С меня причитается.
— С тебя и так причитается, — буркнул я. — За потраченные впустую пять минут моей жизни.
— А приходи сегодня к нам на тусовку, — уговаривал здоровяк. — Собираемся у Хьюи. Вечеринка в стиле девяностых...
— Гибс! У нас обычная вечеринка.
— А я говорю, в стиле девяностых! — рявкнул громила и снова повернулся ко мне. — Его предки укатили в Португалию. Халявная выпивка... о да, и сосиски в тесте.
— Халявные сосиски в тесте? — изобразил я восторг. — Что ж ты раньше молчал? Говори адрес!
— Серьезно? — обрадовался тот.
Я закатил глаза:
— Вот идиот. Конечно нет.
— Мы заплатим, сколько скажешь, — встрял брюнет, стоявший чуть поодаль. — Деньги есть. Назови сумму.
— Блин, Фили, захлопнись! — простонал Хьюи. — У нас всего две сотни.
Я навострил уши:
— Две сотни?
— Ага. — Биггс достал из кармана джинсов стопку двадцаток. — Хватит?
Мой взгляд метнулся к Алеку. Тот еле сдерживался, чтобы не заржать в голос. Даже будучи не самым башковитым парнем на земле, он понимал, что за такие бабки можно снабдить травкой обе наши команды.
— Сколько вам надо? — вырвалось у меня.
— Линчи, отойдем на пару слов? — вклинился Подж, увлекая меня в сторонку.
— Ты что творишь? — зашипел я, сбрасывая его руку.
— Что я творю? Это что ты творишь? — напустился он, едва мы очутились вне зоны слышимости. — Кто говорил, что завязал с Шейном Холландом и прочим дерьмом?
— Да завязал, завязал! — огрызнулся я. — Тем более к Холланду обращаться не придется.
— Даже так?
Я пожал плечами:
— Представь себе. У меня дома заначка.
— Ты же завязал!
— Завязал, — повторил я. — Наркоту больше не употребляю.
— Травка, вообще-то, наркотик, — вытаращил глаза Подж.
Мои, наоборот, превратились в щелочки.
— Ничего подобного.
— А вот и нет.
— А вот и да.
— Марихуана — это наркотическое вещество.
— Марихуана — растение.
— Только выращивать ее в Ирландии запрещено.
— Как и ссать в общественных местах, — парировал я. — Дурацкие законы. Не пойму, в чем предъява?
— Господи, Джоуи... — Подж со стоном провел ладонью по лицу. — Только за тебя порадовался, а ты опять за свое.
— Да ты задрал! Ее назначают от боли в куче стран.
— Вместе с оксикодоном и еще десятком рецептурных препаратов, которые ты ешь горстями с начальной школы. Да, их прописывают при сильных болях, но тебе ли не знать, что происходит, когда они попадают не в те руки.
— Я же сказал, что ничего не употребляю.
— Кроме травки, — возмутился Подж.
— Не строй из себя святошу! — огрызнулся я. — Напомнить, сколько косяков ты выкурил со мной за компанию?
— Одно дело — пыхать время от времени, и другое — развести наивных мажоров на бабки.
— Не смей меня осуждать! — злобно сощурился я. — Две сотни, Подж. Две сотни! Для них это мелочь, а для чуваков вроде меня — целое состояние. — Я раздосадованно всплеснул руками и выпалил: — Ты, конечно, можешь воротить нос, не последний кусок доедаешь, а вот я не могу! Ты хоть представляешь, что значат для меня две сотни?
Для меня. Для матери.
Для братьев и сестры.
Две сотни — и моим братьям не придется давиться холодными бобами и бутербродами с маслом всю неделю, не придется стучать зубами от холода в ожидании моей или маминой зарплаты. Две сотни — это горячие обеды и отопление.
Выбор очевиден.
— А как же Ифа? — Подж ударил по самому больному. По сердцу. — Сомневаюсь, что она обрадуется, если узнает...
— Не смей ее приплетать, — пригрозил я, не дав ему договорить. — Слышишь меня? Не смей. — Я выставил ладонь и отступил на шаг, проклиная себя за длинный язык. Похоже, никому нельзя доверять. — Ты знаешь, почему я не могу отказаться, прекрасно, блин, знаешь, поэтому прекращай сыпать мне соль на рану.