— Но как он не боялся… Купил дом недалеко от твоего. Вот ты его увидел.
— Ну и что, что увидел? Не говорю даже о том, что он не знал о наших отношениях, о том, что мы когда-то без него вообще увидимся. Но к этому моменту ты практически под его диктовку написала свое заявление о том, что кражи не было, деньги нашлись. Привела «виновницу» и главную свидетельницу. Это все: у тебя пути назад больше нет.
— Почему он хотя бы не купил дом где-то далеко?
— Да потому что не все в мире равны! Ему понравился тот, именно в этом месте, такой обустроенный, как у меня, даже лучше. Он украл не только твои деньги, но и твою мечту. И не видел ни одной причины, по которой должен в чем-то себя ограничить. Это его добыча, это его месть другим людям. Нам. Мне сразу показалось, что он смотрит своими белесыми глазами так нежно, так сладко улыбается, — и ненавидит. Так изобретательно ненавидит всех. Наверное, и мать свою за что-то презирал. Зарыл на социальном кладбище.
— Ты хочешь его разоблачения?
— О нет. По двум причинам. Не буду мараться. Да и следов уже не найти. Разве что он был настолько безмятежен, что продал супницу в антикварный магазин. Тогда можно все раскрутить по ее бренду и номеру. Но это вряд ли. Это первое. Но главное — второе. Благодаря ему и его преступлению я нашел наконец тебя. Свою женщину. Это стоит всех денег мира. И закроем тему, как собирались. Только одно: если он еще приблизится к тебе, я сверну ему шею. При всей своей благодарности. Ты расстроена?
— Я счастлива, — уверенно ответила Эля. — Даже не слишком удивлена. Что-то действительно в нем было такое… Но это не Ира Скворцова, не Шамс, не остальные. И есть мой дом, который построил мой Том. Значит, мы сможем помочь кому-то. И будем счастливы сами.
— Ты мое солнце из страны Дождя, — улыбнулся Том.
Воскреснуть после любви
Дашины пальцы ласкали бумагу. У нее сейчас нежная кожа рук, она ощущает не только невидимую шероховатость поверхности, ей кажется, что она гладит каждую букву. И аромат открытых страниц… Он то ли есть, то ли это дивное настроение, которое зарождается от самого сладостного контакта. Даша знает этому цену. Неслыханную цену разлуки. После смерти главной части мозга, после небытия самых тонких чувств. После казни по приговору любви.
В эти снежные пасмурные дни новогодних каникул к Даше вернулось ощущение чуда из глубокого детства. Лишь тогда, в той дали, рождались чудеса. Они закончились стремительно и сразу. А тогда, дома, в атмосфере любви, в теплой, хвойно-мандариновой смеси, был чудесный час. Когда гости уходили, родные закрывали двери своих комнат, и Даша оставалась наедине с тем, что ей положили под елку.
Она прижимает к груди и лицу куклу, шепчет ей слова любви в нежное, прозрачное ухо под прохладными локонами. Она восхищенно рассматривает какие-то кофточки, юбочки. Все кажется ей чудом. Она все любовно раскладывает на низком столике, чтобы смотреть на сокровища ночью с кровати. А затем бережно, благоговейно берет самое драгоценное, самое желанное. Она несет новую книгу на свою подушку. И прежде чем открыть ее, Даша влюбленно рассмотрит каждый штрих и цвет на картинке обложки. Если там есть лицо, она коснется его губами и запомнит на всю жизнь. А потом ляжет, включит еще одну настольную лампу и отправится в свой счастливый мир.
Родители разрешали Даше читать в постели и по ночам с четырех лет. И дарили ей не только детские книги. Был другой критерий: хорошие.
— Когда человек хочет читать, — говорил папа-учитель, — запрещать ему это делать — тяжелейшее и несправедливое наказание. Если зрению суждено испортиться, для этого найдется тысяча причин. И нет ни одной причины, которая может позволить взрослым отобрать у ребенка книгу, его и только его мир. Ребенок непременно должен открыть его сам.
Вот Даша и открывала свой мир в блаженном детстве, в горячей юности, в суровом и беспросветном походе под названием женская жизнь. Книги не сгорали ни в кострах страсти, ни в пожарах ее потрясений и войн, ни в тягостном мороке протеста против жизни в принципе. Ох, как часто Даше не хотелось жить! Ни жить, ни пить, ни есть, ни видеть свет за окном. И тогда она зажигала лампу в ночи, и распахнутые страницы отпускали ее бедное сердце на свободу. Там она дышала, плакала и смеялась даже тогда, когда в собственной жизни кончались силы, слезы и голос.
Никогда она даже не могла предположить, что ее могут лишить главного, единственного спасения. Кто-то как-то и почему-то. Но это случилось. Наступил день «Ч», и книги умерли рядом с ней. Стали желтеющими рядами скованных переплетами бумаг. Даша не ослепла: она просто перестала видеть текст. Буквы видела, а текст нет. И ни малейшего отзвука в себе. Тогда же она перестала смотреть фильмы. Стали пустыми словами мастерство режиссера, игра актеров. Они сами стали пустыми местами. Даша видела лица, слышала голоса, но то была лишь мертвая, условная, посторонняя, никому не нужная суть.