Выбрать главу

«Граждане города К., Германские войска освободили ваш город и район от коммунистов. Для поддержания порядка приказываю: 1. Всем рабочим и служащим оставаться на местах своей работы и продолжать исполнять свои обязанности. Не допускать ни грабежей, ни саботажа, виновников в нарушении порядка арестовывать. Они будут немедленно расстреляны. Должность начальника полиции принять Петру Семеновичу Шаландину, Городским и районным бургомистром назначаю Ивана Васильевича Иванова. Подписал лейтенант…»

Наклонившись над опущенной головой Веры, Галанин вдыхал свежий запах ее волос и тела и чувствовал странное волнение… она не душится, ее губы не намазаны и лицо без пудры, но она во много раз милей всех европейских красавиц.

Вера внезапно обернулась и он увидел совсем близко ее глаза холодные и враждебные, сразу прогнавшие это наваждение, которому он на мгновение поддался. «Это все? подпишите». Галанин взял бумагу из ее рук, успев заметить чистые ровные ногти… выронил из рук. Страшный взрыв за окном, от которого задребезжали стекла в окнах и посыпалась штукатурка, заставил его сразу вспомнить о своем револьвере. Вера подбежала к окну и, перегнувшись через подоконник, смотрела вниз. Галанин подошел сзади.

Внизу под липами серый Сталин с перебитыми ногами, без руки лежал, уткнув свое бетонное лицо в пыль у разрушенного пьедестала, вокруг него стояли люди и что-то кричали и смеялись. Вера с ужасом посмотрела на Галанина: «Что это? Что же теперь будет?» Галанин нахмурился: «Что вы там бормочите, говорите по немецки… да не бойтесь! Это Шаландин точно исполнил свое обещание и взорвал этого бандита. Молодец. Ну перейдем к моему приказу», нагнувшись он поднял приказ с полу, смотрел, качая головой, на русские буквы: «Какие странные буквы! У вас, русских, все наоборот, потому и были здесь двадцать лет большевики, но мы это изменим в свое время. Так… хм… Я подписываю не читая. Надеюсь, что вы точно переводили, что я вам диктовал, иначе за саботаж вам не поздоровится». Замысловато расчеркнувшись, он подписался. Вера внимательно всматривалась в его подпись: «Как ваша фамилия?» — «А вам какое дело?., возьмите этот приказ отнесите его вниз и пусть прибьют его на стене на улице. Потом можете идти спать, сегодня вы мне больше не нужны, но завтра я попрошу вас пораньше, вместе с Ивановым и Шаландиным. Понятно? Гейль Гитлер…» Он долго стоял с нелепо вытянутой рукой, когда она покинула комнату…

***

Был тихий летний вечер. За окном через густые ветви темных лип светил оранжевый диск луны. Шмит расхрабрился и пошел искать себе место для ночлега, решил доказать своему начальству, что он совсем не боится этих добрых русских людей, которые, окружив его толпой, повели в соседний переулок. Внизу, на площади у дверей горсовета, дежурили две молчаливые фигуры с автоматами на перевес и с белыми повязками на руках. Площадь была пустынна и город странно молчалив, в окно пахло речной свежестью и еще чем то резким и нежным.

У открытого окна Галанин полной грудью вдыхал этот запах, стараясь понять его колдовство, и задремал в удобном кожаном кресле. Вдруг очнулся от странного чистого звука в соседней комнате. Он прислушался, по прежнему вдыхая все тот же аромат и, вдруг, понял, вспомнил, что это липы в цвету пахли так нежно за окном, как тогда… давным давно… он осмотрелся вокруг, не понимая, что он делает здесь один, в незнакомой комнате, освещенной керосиновой лампой под синим абажуром. Потом вдруг вспомнил сразу все… лес… реку… хлеб-соль и Сталина и в тишине пронесшихся видений откуда то слева снова короткая трель. Сверчок!., да это был он… который то замолкал, прислушиваясь к эху своей песни, то начинал снова сначала тихо, потом громче, настойчивей и снова затихал, слушал… чего то ждал.

Это самец, зовет свою подругу, которой все нет, подумал Галанин и невольно вспомнил свою жену. Письма от нее он получал все реже и они становились все короче и суше. Впрочем, и он сам писал все реже и короче. С беспокойством он иногда думал о ней в обществе Алексеева. Но странно, с каждым днем ему было все труднее вспоминать лица людей, оставленных им в далекой Франции. Когда он думал об Алексееве он хорошо вспоминал только его блестящую лысину. А Мари-эта? Скучая по ней и ее ласкам, он с трудом мог вспомнить только ее накрашенный рот и полные бедра с вялыми жировыми складками живота. Все остальное и все его знакомые уходили в какой то туман… А реальностью была только эта страна, где он очутился, такая дорогая ему и такая одновременно ненавистная!