– Меня зовут Гриша, – сказал мой сын и протянул мужику ручку.
– А меня – Лев, – ответил тот и серьезно, по-мужски пожал детскую ладошку.
– Мама, правда, смешно дядю зовут? – хихикнул Гришка.
Мне стало неловко:
– Гриша, прекрати. Не вижу ничего смешного. Меня, например, Маша зовут. Знаешь, тоже многие смеются.
– Очень приятно, – наклонил голову мужик и снял солнцезащитные очки. – Хотите я вас сфотографирую? С мальчиком.
– Меня Гриша зовут, – на всякий случай напомнил малыш.
У Льва были маленькие подвижные глаза, умный и цепкий взгляд.
– Хотите я вас сфотографирую? – повторил он.
– Давайте, – согласилась я, передавая ему фотоаппарат. – На фоне залива.
Мы с Гришкой пристроились на колючей глыбе так, чтобы чудная панорама города облагородила снимок. Лев повертел фотоаппарат в руках, потом долго пытался взять ракурс поудачней и наконец нажал на кнопку.
– Надеюсь, что эта дивная надпись все же не попала в кадр, – сказал он, кивая на граффити – короткое матерное слово.
– Мама, тут пахнет как у нас в лифте, – сморщился Гришка.
– Ну, не всегда же у нас так пахнет, – сказала я.
Было неудобно, что попутчик подумает, что мы живем бог знает каком доме и вообще наш ребенок растет в зловонных миазмах.
– Нет, не всегда, – согласился Гришка. – Только когда там кто-то писает.
Лев опять закудахтал и спросил, возвращая мне фотоаппарат:
– А вы из Москвы?
– А что, еще где-то писают в лифтах? – поинтересовалась я.
– Да, – кивнул Лев, – в Стокгольме.
– Не может быть! – искренне удивилась я.
– Сам бы не поверил, если бы не бывал в Стокгольме.
На обратном пути Мурзя поведала нам о турецких налогах, о тяжелой жизни жителей отдаленных деревень, которые вынуждены вахтовым методом трудиться за гроши в туристических оазисах, и о средней стоимости съемного жилья в Аланье.
Мы сделали небольшую остановку у памятника Великому Президенту Турции, который ввел светский закон и разрешил женщинам работать наравне с мужчинами, не пряча при этом лицо. У ног строгого каменного мужчины журчал ряд низеньких фонтанчиков. Гришка, естественно, залез в воду и промочил сандалии, отчего те раскисли и стали квакать и скользить. Гришка тут же разулся и хотел идти босиком, но завизжал, что «дорожка жжется». Я попыталась было взвалить ребенка на плечи, но подоспел Лев и предложил свои услуги. Так мы и гуляли в маленьком парке вокруг светского президента: я – помахивая детскими сандалиями, чтоб быстрее высохли, а Гришка – на широких покатых плечах у лысеющего Льва.
Последним пунктом нашей развлекательной программы было посещение супермаркета. Сначала автобус петлял по неприступным горам с крутыми обрывами и бездонными пропастями. Тетки в хвосте верещали, бабушка грудного младенца с первого сиденья приняла лошадиную дозу снотворного и захрапела как прапорщик. Юная пара молодоженов из соседнего отеля слилась в чавкающем поцелуе.
Лев рассказывал о своих загранкомандировках. Он побывал не только в Стокгольме, но и в экзотическом Вьетнаме и в Южно-Африканской Республике. Впрочем, допускаю, что он врал, но так или иначе его басни отвлекали меня от созерцания бездн.
Наконец автобус остановился у высокого круглого строения, нового и чистого, однако закрытого и с темными окнами. Мурзя вылезла и велела всем покинуть автобус, ибо это и есть конечная цель нашего пути – супермаркет!
Притихшие туристы вышли, озираясь на окружающие скалы. Бабку решено было оставить, потому как разбудить не представлялось возможным. Только ее храп разрезал окружающую тишину грозными раскатами.
– Дама не будет покупать золото? – хмуро поинтересовалась Мурзя у молодой мамаши.
– У дамы все равно нет денег, – сурово ответила та.
Мурзя вздохнула и нажала черную пимпу звонка в магазин. Раздались ласковые переливы, из недр строения что-то быстро ответили по-турецки, и в следующий миг случилось волшебство. Заиграла, запела радостная мелодия, распахнулись тяжелые двери, в одно мгновение загорелся во всем здании свет, и оно замигало окнами, завеселилось, приветливо раскрывая богатые щедрые объятья навстречу потенциальным покупателям, окончательно обалдевшим от такого чуда. Выбежал суетливый грузный турок, начал кланяться, простирать руки навстречу и приговаривать:
– Прошу вас, прошу вас…
Увидел младенчика на руках у грозной мамаши, умилился и попытался пощекотать ему живот. Младенчик выпучил глаза, скукожился, как печеное яблоко, и пронзительно заверещал.
– Вах! – резво отпрыгнул турок. – Не буду, не буду…
Тут он обратил внимание на Гришку.
– Какой мальчик! – немедленно расцвел в темной морщинистой улыбке. – На втором этаже детские курточки, хорошие кожаные курточки. Лучшие кожаные курточки в городе!
Я на всякий случай взяла Гришку за руку и поискала глазами Льва. Тот недовольно теребил барсетку чуть поодаль.
– Не отставайте, – помахала ему Мурзя, – заходим организованно, идем все вместе. Сначала золото, потом кожа и дубленки.
– Я не хочу дубленку, – взмолилась юная жена, прижимаясь к тонкому, не менее юному мужу.
– И золото не хочешь? – грозно сказала Мурзя.
– Это не музей, это магазин, проходите господа, – меж тем старался турок, пропуская туристов внутрь.
Тяжелые двери за нами закрылись.
Я в первый раз видела супермаркет, где за группой покупателей тщательно запирались замки. Похоже, больше клиентов здесь не ждали, что и понятно, ибо только безумец будет целый час взбираться по высоким горам в лавку, чтобы приобрести турецкую кожаную куртку или пару золотых серег с сомнительной пробой.
Сначала нас взяли в оборот служащие ювелирного. Но при мне только высокий мужик в шляпе и мнущихся парусиновых брюках купил позолоченные часы без цифр. Худого безусого молодожена юная супруга увела за руку от знойной девушки за прилавком с цепочками.
Когда стало ясно, что финансовые возможности туристов в этом отделе исчерпаны, нас повели на второй этаж. Гришка боязливо притих, глядя на усатых продавцов с мохнатыми руками. Мне и самой они напомнили иллюстрацию к поэме про Бармалея Чуковского, где кровожадный разбойник разводит под пальмой костер, собираясь жарить непослушных детишек, а что уж там говорить о пятилетнем ребенке. Лев надел солнцезащитные очки, чтобы не видно было его глаз и некуда было подобострастно заглядывать приставучим продавцам.
Но отбиться от их атак было не так-то легко. Через три минуты я обнаружила своего ребенка одетым в девчачью дубленку с вышивкой ласково-персикового цвета.
– Мама, мне нравится эта шубка, – сказал Гришка, пытаясь вытащить ладошку из длинных не по росту рукавов.
– Гриша, это для девочек, – прошипела я.
– Ну и что, мне нравится, – упрямо сказал малыш. – Я буду девочкой.
– Что? – я стащила с ребенка персиковый ужас. – Немедленно уезжаем! Прочь отсюда, турецкие метаморфозы меня пугают.
– Эта юбочка очень подойдет вашей жене, – вцепился в Льва брюнет с золотым зубом.
– Я не женат, у меня мама… – начал было Лев.
– Смотрите, как хорошо будет вашей маме в нашей юбочке, – брюнет прилепил мне на попу нечто короткое с широким стеганым ремнем и массивной пряжкой.
– Я не его мама, – возмутилась я, брезгливо отстраняясь от навязчивого продавца, – я мама вон того маленького мальчика в девчачьей дубленке.
В углу громкие тетки воодушевленно мерили мешковатые кожаные куртки, молчаливая мама пыталась отцепить ручки своего ребенка от каракулевой шубы: «Брось каку!»
Через полчаса нас выпустили на волю. В закрытом автобусе металась проснувшаяся бабушка.
Мурзя обвела неторопливым взглядом туристическую группу. Половине из заключенных супермаркета все-таки удалось всучить товар.
– Сейчас наш внимательный водитель отвезет вас в отели, – ласково сказала Мурзя. – Можете спокойно отдыхать дальше, только не забудьте оставить чаевые в железной тарелочке возле руля.