Ночная жизнь шла своим чередом. Не мы одни наслаждались ужином.
Покончив с глухарем, мы откинулись на подстилку из трав. Воцарилось насыщенное молчание. Чарующее благоухание наполняло все тело, превращая чувство сытости в тайное блаженство. Звездный купол, раздробленный темными ветками, мерцал в необъятной дали. Звезды — это пыль, из которой Творец рожает миры. Из которой он родил и наш мир…
13 Тайное Учение
«Кто верой одарит меня,
тот лишь поймет,
что сам достоин веры».
Хранитель желанийРальтар устало вздохнул, приподнял голову и посмотрел на меня.
— Забавный ты дух. С таким аппетитом ешь, будто и не дух вовсе.
— Да, я таков, — сказал я и осоловело икнул.
— Никогда не слышал о прожорливых духах, — с усмешкой заметил он.
— Так я и не дух, — напомнил я, вытирая жирные пальцы о лопухи, — это ты меня так назвал. Я лишь дух в пределах твоего желания видеть во мне духа.
— Так кто же ты?
— Неважно.
— Странно, — с грустью уронил он.
Я поспешил развеять его грусть.
— Странно лишь то, что непонятно.
— Так вот и хочется понять, — его голос воспрянул надеждой.
— Мне тоже многого хочется, да не все дано, — философски заявил я.
— И все же ты мне кажешься всемогущим, — с затаенным восхищением отметил Ральтар.
— Вот именно — кажусь, — пояснил я, сделав ударение на последнем слове. — Высшее счастье — быть и казаться тем же. Ведь так?
Он проницательно взглянул на меня. Я замер. Показалось, будто его взгляд проникает в мое сердце и силится дотронуться до него. Попытка робкая. Никак не сравнить с моим мощным ударом, выдирающим сердце из-под любого доспеха. Но меня заинтересовал мой извечный вопрос — есть ли у меня сердце? А если есть — может ли его кто-нибудь вырвать?
— Это древнейшее определение истины, — шепотом откликнулся он. Багровые отсветы колыхались в его глазах загадочным танцем. — Соответствие того, что кажется тому, что есть.
Я усмехнулся, покивал и заглянул в его глаза. В них мерцала холодная тьма. И дрожащий огонек костра. Он пытался вспыхнуть ярким пламенем, но не мог. Ведь он — отражение реального костра. Он всего лишь кажется в его глазах, в то время как есть в жизни. Убийца коротко моргнул. Огонек исчез, но тут же появился. Он умер и родился. Миг определил длину его жизни. Но его жизнь вечна, пока горит первоисточник, пока есть причина, порождающая его, как следствие. И хоть сколько моргай, он будет отражаться в глазах, пока пылает костер. Пока теплится изначальное желание, как пламя Творца. Я неотрывно следил за ним. Он смотрел на пляшущий костер и продолжал:
— Или соответствие твоих представлений о жизни самой жизни.
— Это всем известно, — кивнул я, сложив руки на животе. — Хотя правильнее это назвать истинностью, или показателем истины. Ведь истина — это весь мир, вся реальность, вся Вселенная. А то, насколько верны твои представления о ней, называют истинностью. Хотя они неразрывны в своей связи. Поэтому, глупо утверждать, что в споре рождается истина. В споре рождается истинность, то есть понимание или осознание того, что есть на самом деле. По крайней мере, в споре людей.
— Ну да, верно, — согласился Ральтар. — Истина с первого взгляда, кажется простой. Настолько простой, что мало кто желает задумываться о ней. Лишь немногие. Они-то и оставили великие трактаты по философии и всевозможным наукам. Их имена живут в веках. А те, кто смеялся в свое время над ними, обвиняя в заблуждениях и ереси, канули в лету. Их никто не помнит, хотя жили они богато, и жизнь прожили, по их меркам счастливо. Но они прожили короткую жизнь, так как думали лишь о своей короткой жизни. Те, кто думал о вечном — живут вечно.
Я снова замер. Чуть даже рот не открыл. Неужели я живу вечно? Ведь я часто думаю о вечном. Костер неожиданно вздрогнул. Прогоревшая толстая ветка с шорохом опала на угли. Столб искр резво взметнулся ввысь. Тьма встрепенулась, на миг отпрянула, и снова обняла нас. Этот миг вырвал из мрака задумчивое лицо Ральтара. Его взгляд пронзал костер и уносился в вечность. Хотя со стороны он казался пустым и отрешенным. Но не важно, каким был его взгляд. Важно то, что в его глазах отражалось пламя. Жизнь костра, который мы изначально зажгли, стала и нашей жизнью. Уверен — в моих глазах тоже пляшут отблески огня. Ральтар, правда, не обращает на них внимания, но все же видит, когда смотрит на меня.
Я, правда, могу с легкостью погасить их, но зачем? Не верите? Каждый может это сделать. И всего-то — сомкнуть глаза. Причем каждый это делает снова и снова. А однажды делает раз и навсегда…
— Тебе нравится убивать? — внезапно прогремел мой вопрос, хотя я говорил тихо. Ральтар вздрогнул. А ведь он не из робких.
— Мне нравится мое дело, — после паузы сказал он. — Точнее — наше дело. Мне нравится наш образ жизни, наша скрытность, наше Учение. Ведь мы несем благо. Хотя по всем очевидным признакам — это зло.
— Ну а сам момент убийства тебе приятен? — вкрадчиво спросил я.
Он снова задумался. Посмотрел на костер.
— Поэтому мы и стреляем из арбалетов, колем в сердце, травим ядами. Или используем иные способы быстрой смерти. Мы не мучители и палачи — мы холодные расчетливые стражи изначального порядка. Нам важен результат смерти, а не процесс. Если ты имеешь в виду смерть, как процесс, то — нет, мне он не приятен. Но если как воплощение замысла — то да. Ведь то смысл нашего существования.
— И скольких ты уже убил?
— Семьдесят шесть, — равнодушно отметил он.
— Совесть не тяготит?
— Нет.
— Хорошо, — кивнул я. — Было б хуже, если б тяготила.
— Тогда никто из нас не брался б за оружие, — холодно пояснил он. — Мы бы были простыми людьми, терпели б произвол и несправедливость. Или, напротив — творили бы их. А наше место занимал бы кто-то другой.
— Ты в это веришь? — удивился я.
— Конечно, — не задумываясь, высказал Ральтар. — Разве может быть по-другому? Жизнь и существует, пока все силы уравновешены. Есть произвол — найдется и управа. Пусть не в нашем лице — в другом. Но она будет. Ведь если произвол не ограничивать, человек начнет творить все, что угодно. И в итоге он станет всемогущим Творцом. Поэтому, без уравнивающей силы, все были бы безграничными самодурами.
— Значит, Творец — самодур? — изумился я.
— Скорее саморазум, — поправил он. — Самодур от того и зовется самодуром, что изначально совершает глупость. Он не думает о последствиях, когда вершит свое самодурство. Но они наступают, вопреки его наглой самоуверенности, что все с рук сойдет. Самодур лишь мнит себя всемогущим, в то время как истинные силы его ограничены. Все равно, что прыгнуть со скалы и самоуверенно убеждать себя, что не разобьешься.
— Тогда Творец — это смерть? — снова спросил я.
— Не совсем, — покачал он пальцем, — Творец — это тот, кто уверенно прыгнул, но при этом не разбился. Он знал, что не разобьется. Он был уверен в своих силах. А он всегда в них уверен, ведь они действительно безграничны. Хотя доля истины есть и в смерти. Ведь смерть всемогуща в том смысле, что она ждет всякого. Ее переживает все, и не обязательно только живое. Даже камни умирают, обращаясь в пыль. Другое дело — время жизни у каждого свое. Но тут же появляется и понимание вечной жизни. Потому что смерть — лишь преобразование одной сущей формы, в другую. В одном из наших трактатов есть высказывание одного из древних глав Клана: «Вечность играет формами. Формы — есть жизнь. Время — часть вечности, что определяет формы. Вечность слагается из форм». А еще мне понравилось его изречение: «Вечность — орудие Творца. Благодаря ему он всемогущ». Красиво сказал, не правда ли?