Я кивнул. И подумал, что надо будет как-нибудь заглянуть к ним и познакомиться с их трактатами. Кажется, я смогу почерпнуть много интересного из их источников. А вслух я спросил:
— Выходит, ты хотел видеть во мне Творца, обвиняя во всемогуществе?
Он замялся, удивленно поднял брови, затих. И пожал плечами.
— Неплохо бы.
Я проницательно посмотрел на него.
— А сам бы не хотел стать всемогущим?
Он снова задумался. И размышлял долго. А после выдал:
— Я об этом не думал.
— Хорошо, — прервал я размышления. — Но все-таки подумай и скажи мне, Ральтар по имени Тах, чего ты больше всего желаешь?
На миг он растерялся, но вдруг подобрался и довольно сощурился.
— Того же, чего и все Безмолвные.
— Хм, вы все желаете одного? — полюбопытствовал я, принюхиваясь к нему.
Он кивнул. Подтянул осевший сапог, расправил мягкое голенище. И неспешно пояснил:
— Просто наше Учение определяет цель нашего существования.
— И какова она? — не терпелось мне.
— Прекратить существование, — хрипло произнес он, приняв серьезный вид.
— Интересно. То есть вы стремитесь к смерти? — поспешил уточнить я.
— К смерти Клана, — разъяснил он. — А точнее, к завершению его деятельности. Ведь любая смерть — не что иное, как завершение какого-то движения. Ведь любая жизнь — есть движение. Или путь от рождения и до смерти. Будь то жизнь человеческая, звериная, птичья или муравьиная. Будь то существование целого королевства или самой захудалой из его деревушек. Или же жизнь леса, гор, рек. Или жизнь горшка в доме. Или жизнь слезы. А может и жизнь путешествия. Хоть даже жизнь звезды — не важно. Жизнь — это всегда существование чего-то от начала и до конца. Живого или неживого, материального или нематериального, единого или множимого. Главное — существование. Или движение. Но именно достижение завершенности становится причиной, побуждающей само движение. То есть желание отправиться в путь, возникает из желания достичь конца пути. Завершение пути — всегда есть цель самого пути. Или смысл его. Без него ни один путь не начнется и ни одно желание не зародится. В наших писаниях есть хорошее сравнение с пламенем в ночи. Такой смысл имеет факел, что горит где-то далеко во тьме. Мы видим свет и спешим выйти к нему. Так мы начинаем путь. Вернее — нам так кажется. На самом деле путь начинается с замысла. Замысел пути — есть его начало. Но оно-то возникает из осознания завершенности. Или из понимания его конечности. Иными словами, конец пути в твоем воображении — есть его начало в твоей жизни. Когда ты полностью осознаешь или ярко почувствуешь, зачем тебе достигать конца, тогда ты и пустишься в путь. Да, результат в жизни конечен, но для разума — изначален. Здесь, кстати, кроется и смысл разума. И человека, как вместилища разума. Разум как раз и связывает воображаемое и действительное. Он связывает то, что кажется, с тем, что есть. Или воображаемую ложь с сущей истиной. Или замысел с воплощением. Замысел, или изначальная идея возникает, когда мы видим далекий огонек. Огонек же есть конец пути, цель его, финал, завершенность. Или смерть пути. Неважно, как мы назовем его. Но важно, что для разума этот мнимый конец есть изначальное желание отправиться в путь. Он — маяк, который неустанно манит к себе. Он — искра, которая разжигает огонь желания добраться до этой искры. И убедиться, что она есть реальное большое пламя, а не мнимая искра. И ты, возжелав добраться до него, отправляешься в тот путь. Правда, можешь достичь или не достичь, но это уже другой вопрос. Понимаешь меня?
Мои глаза оживленно вспыхнули. Я лишь усмехнулся, и хотел было пуститься в долгие объяснения, но передумал. Всякий раз забываю, что передо мной люди. Какой смысл доказывать им, что во тьме невозможно заблудиться — следует лишь научиться видеть в ней. Что бесцельное блуждание само по себе может стать целью блуждания, или обрести цель во время блуждания. Что цели можно достичь, совершенно не думая о самой цели. Что путь не обязательно начинать с начала, и так далее. Но — увы. Никто ничего не желает понимать. А потому и я никому ничего не желаю навязывать. Потому-то мы и различны. Хоть и навязываю порой. Правда, снова натыкаюсь на непонимание. И неприятие. Ну и ладно. Зато это приносит пьянящее чувство превосходства, которое роднит меня и людей. Ведь каждый в чем-то стремится превзойти остальных. Но, забравшись на вершину, часто начинает шататься, опьяненный тем, что смотрит на весь мир свысока. И запросто может рухнуть вниз. Поэтому я сторонник трезвого образа жизни. Пусть и люблю восхождения…
— Здесь, кстати, кроется еще один глубинный смысл нашего Учения, — продолжал он, промочив горло. — Оно выражено в утверждении, что смерти, как таковой нет. Просто завершение любого пути становится началом другого. Любая смерть — лишь кратковременная остановка в вечном движении. Или долговременная — для вечности это уже неважно. Они, своего рода, мерило вечности. Ведь все начатые и законченные движения, или, скажем, все жизни — это отрезки времени, из которых слагается бесконечная линия вечности. Поэтому нас нисколько не тяготит совесть за совершенные убийства. Да, нам мало известно о переселении душ, но мы точно знаем, что мы не вредим вечности. И своим грозным существованием заставляем каждого задумываться о ней. Да, смерть ждет всякого. А точнее — всякое сущее. Конец всегда ждет любое начинание. Но его приход можно ускорить, если посягнуть на чьи-то начинания, то есть желания. Унижая, угнетая, насилуя — ты лишь ускоряешься в своем движении к концу. Мы же и есть та сила, что ускоряет то движение. И в том наш изначальный смысл существования. Но конечный смысл — это завершение существования. Я говорю понятно?
— Даже очень, — вежливо кашлянул я.
— Я рад, — польщенно признался он.
Я смерил его задумчивым взором и вопросительно вскинул брови.
— И… как ты себе представляешь свою смерть или, как ты выразился, конечный смысл?
Ральтар печально улыбнулся. Поглядел на костер. Языки жадно вслушивались в наш разговор. Правда, ничего не понимали. Поэтому лишь недоуменно потрескивали, танцуя на обугленных ветках. А может они просто насмехались над нашей глупостью? Может им давно все известно, и они смеются над нами, как над неразумными детьми? Может, они настолько мудры, что им ничего больше не надо, как наслаждаться танцем, излучающим тепло и свет жизни?
Все может быть. Но точно одно — их тоже ждет смерть…
— Очень просто, — оживился Ральтар. — Мы ждем того момента, когда не нужно будет никого убивать. Когда мир станет чист и светел. Когда люди перестанут применять насилие друг к другу. Когда они будут считаться с желаниями друг друга. Когда их желания станут нести радость друг другу и вести к процветанию всех. Когда человек, пожелав разбогатеть, не будет использовать другого человека. Когда все будут равны друг другу и равны по всемогуществу богам.
Костер неожиданно плюнул дымящейся искрой. Так выплескивают воду изо рта, когда слышат что-то очень смешное. Или очень страшное. Я обреченно покивал, усмехнулся и взглянул на него.
— Надеюсь, ты осознаешь всю несбыточность своих учений?
— Не я, но само наше Учение, — с тайной гордостью отметил он. — Да, мы все к этому стремимся. Но мы прекрасно знаем, что это несбыточно. Так гласит Учение.
— Выходит, ваш Клан не умрет, — обнадежил я. — И вы будете обеспечены работой, пока жив род человеческий.
Ральтар взглянул на небо, прикрыл глаза и величественно изрек:
— Поэтому наше Учение и прочит вечную жизнь Клану, как воплощению Учения.
Я восхищенно покачал головой.
— То есть Учение само себе пророчит вечную жизнь путем устремления к своей смерти и осознания невозможности этой самой смерти?
— Именно, — шепотом выдохнул он. И с уверенностью посмотрел на меня.
— Причем с виду Учение злое, а по замыслу — доброе, — с легкой усмешкой заметил я.
— Получается так, — гордо вскинул он голову.
Я довольно откинулся на траву, тоже воззрился на звезды. И глубокомысленно подметил:
— Хорошее Учение.
— Да, — коротко согласился он.
— Ладно, — махнул я рукой, стукнув по земле. — Но это желание Клана. А каково твое заветное желание?