Боль атаковала мгновенно. Саня взвизгнул, словно маленький крысенок, которому башмаком наступили на хвост. Он сразу же попытался вытащить крючок из подушечки большого пальца и закричал, не выдержав нового натиска боли.
На крик из кухни пришла встревоженная мать. Спросила, что происходит. Саня натянуто улыбнулся, промямлил что-то невразумительное, мол, померещился ему в плательном шкафу жуткого вида домовой, при этом пряча за спиной зажатый в кулак крючок. Мать лишь отмахнулась и быстро удалилась прочь.
Мальчуган озадаченно взглянул на руку. Кровь из пальца текла ручьем. Опасаясь, что с открытой раной отец не возьмет его на рыбалку, он незаметно прошмыгнул в ванную комнату, где смыл кровь холодной водой. Но рана по-прежнему кровоточила. Вернувшись в комнату, Саня приложил палец ко рту, высасывая одну за другой проступающие солоноватые капли.
Лизнув ладонь, Саня застыл, не открывая глаз, все также держа руку близко перед лицом, словно спятивший виночерпий, вздумавший определить точный возраст убитой им кошки. У крови был обычный хорошо знакомый вкус. Разочарованно разбавив его слюной, Саня сглотнул. И каково же было его удивление, когда спустя несколько мгновений он ощутил буквально взорвавшееся во рту послевкусие, в котором узнал малиновое варенье, в точности такое, какое варила мама. Оно было изумительным, чарующим, манящим попробовать его еще хотя бы раз. Саня лизнул ладонь, отмечая превосходство дурманящего сластью послевкусия над первоначальным вкусом. Затем лизнул снова и снова…
Он сонно открыл глаза, когда эйфория стала улетучиваться. Вязкая мгла, что так нежно обволакивала и убаюкивала его несколько последних минут, вдруг иссохла, потрескалась и осыпалась отслоившейся от сознания черной краской, которая тут же превратилась в невидимую пыль. Кровь снова обрела свой естественный вкус. Саня заметил, что слизал ее с руки почти всю, кроме жалких остатков, ухмыляющихся зловещими полумесяцами в лунках ногтей. Он звучно отрыгнул, не понимая, что с ним происходит. Его состояние было схоже с похмельем.
Мысли, проклятые мысли представлялись ему скопищем одержимых электрическим светом бражников, копошащихся в голове, словно в закрытой стеклянной бутыли. Мысли о том, что он допустил серьезную ошибку, попробовав на вкус кошачьей крови, о том, что он упустил время и теперь ему вряд ли удастся отыскать заветные жизни. И еще о том, что сделал он это не по своей воле, что, похоже, его (каким бы нелепым не казалось это предположение) одурачила… мертвая кошка.
Размышлять над этим казусом Саня не стал, полагая, что шанс заполучить хотя бы одну из жизней все еще оставался и дальнейшее промедление просто недопустимо. Он склонился над Муркой и быстрыми, но неуклюжими движениями принялся извлекать из нее внутренности и отбрасывать их в сторону. После чего, порвав кончиками пальцев какую-то тонкую, но упругую пленку, забрался в грудную клетку всей пятерней.
Там на ощупь все оказалось совсем не таким, как он предполагал. Не было ни искомой коробки, ни того же сердца. Не было вообще ничего. Лишь влажные волокнистые стенки, касаясь которых, он ощутил легкое покалывание, как если бы грудную клетку кошки утеплили изнутри минеральной ватой.
Саня недоуменно посмотрел на Мурку. Она словно богомерзкая кукла из кукольного театра ужасов казалась продолжением его руки.
- А чтоб тебя, паскуда, - тихо пробурчал он, высвобождаясь из кошачьего нутра, и тут же невольно вскрикнул, ошарашено уставившись на ладонь, на пальцы…
К его руке кроваво-серой шевелящейся массой прилипли крохотные опарыши. Сотни опарышей. В примитивных движениях их гадких осклизлых тел угадывалось стремление скорее заползти под кожу.
Скривившись от отвращения, Саня стал энергично трясти рукой, стараясь сбросить личинок. Но тщетно. Опарыши как будто срослись с ним.