Колебания в животе каким-то необъяснимым образом передаются стенам. Удар, еще удар – и кладовая круто накренилась вправо. Залитый кровью ящик, шаркая, заполз под верстак. За спиной ведро с грохотом перекатилось из угла в угол. Стеклянные бутыли стали дружно падать с навесных полок и разбиваться о противоположную стену.
Осколки битого стекла вспороли ткань пространства, как тонкий целлофан. Из образовавшихся дыр в кладовую начала просачиваться тягучая белесая субстанция. В считанные секунды она расползлась по помещению причудливой паутиной.
Саня по-прежнему сидит на корточках, полагая, что лишь в этом положении ему удается избегать воздействия слетевшей с катушек силы гравитации. Ему страшно и в равной степени любопытно знать, что произойдет дальше. Сейчас, по всему видимо, его живот вздуется до невероятных размеров и лопнет, как мыльный пузырь, виртуозно разметав внутренности по сторонам. Или, быть может, все происходящее с ним в последние минуты есть не что иное, как жуткая галлюцинация, вызванная посредством принятия вовнутрь кошачьей крови?
Удар, еще удар в животе. В такт ударам с нижней навесной полки скатывается брезентовый сверток. Разворачиваясь на лету, брезент гулко ударяется о стену и складывается гармошкой, а его содержимое – штатив для нивелира остается висеть в воздухе напротив Сани.
Ножки штатива завораживающе медленно расходятся в стороны. В животе бурлит-шаманит хоровод, синхронно с которым штатив начинает вращаться, с каждой секундой набирая обороты, производя эффект вентилятора.
Нагнетаемые воздушные потоки разрывают белесую паутинообразную субстанцию, дробят ее на мельчайшие частицы, превращают в туман. Липкое марево заполняет кладовую всецело. В нем Саня становится невесомым. Карикатурно барахтаясь, он отрывается от пола и летит к двери, но не ударяется, а пролетает сквозь нее.
Он в коридоре, где сразу ощущается перепад температур. Здесь невыносимо холодно и темно. Дверь полупрозрачна. Ее как бы и нет вовсе. Помимо вращающегося штатива в кладовой периодически мелькают блики-силуэты людей и… как будто собак. Точнее в мутном мареве не разобрать. Единственное, что Саня видит отчетливо – это наклеенный на двери календарь. Разумеется, он видит календарь с изнанки вместе со следами высохшего клея. Типографская печать на плотной бумаге просвещается довольно плохо, но при желании надпись буквами наоборот прочесть можно.
- 28 отолтропС, - Саня читает вдумчиво, как древнее заклинание и где-то совсем близко за спиной ему слышится утробный булькающий вой. Так, должно быть, воет невообразимый монстр, явившийся из самых жутких ночных кошмаров с единственной целью – убивать все, что движется. Или это голосит мертвая кошка, которую он так и не нашел?
Саня оборачивается на звук и видит, что у коридора больше нет стен. В темноте он видит призрачное мерцание звезд отовсюду. Он снова оборачивается к двери и с ужасом обнаруживает, что успел от нее отдалиться. Теперь дверь видится ему светящимся прямоугольником размером со спичечную коробку. Продолжая отдаляться, Саня размашисто машет руками. Примерно так на море его учил плавать отец.
Жалкие попытки угнаться за дверью вплавь по невесомости ни к чему не привели, но когда она практически исчезла из виду, нескончаемый хоровод в животе поменял направление. Реверс произвел эффект притяжения, и Саню стало затягивать в кладовую. Он и пикнуть не успел, как снова оказался напротив полупрозрачной двери.
Прежде, чем его маленькое пухленькое тельце затянуло в кладовую и бросило на вращающийся теперь уже в другом направлении штатив, он успел заметить, что на двери больше нет календаря. Он успел закричать прежде, чем его разорвало на множество кровавых кусков, но вместо неистового крика с его уст сорвалось жалостливое: «Мяу».
Саня пришел в себя после пощечины, мгновенно узнав убойную тяжесть руки. Он по-прежнему был в кладовой. Перед ним стоял отец. Вид у бати был, прямо сказать, придурковатый. К тому же он почему-то сбрил усы, причем сделал это так неаккуратно, что порезался и измазал губы в крови.
Глава 3
Погожим летним утром Угрюмов, лежа в собственной постели, с упоением таращился в потолок. Безмятежная белая гладь ему, как художнику своих желаний, представлялась нетронутым кистью холстом, который сегодня непременно впитает в себя самые яркие сочные краски. Сегодня Угрюмов намеревался коснуться запретного. На то был повод – День Рождения. День, в который имениннику дозволено все.