А потом Кристина распрощалась с настойчивым юношей и ушла в подъезд. А ее брат Коля подошел к мальчику сзади. Но не ударил, потому что не мог напасть на человека сзади, ему не позволяло воспитание.
У докторского подъезда я подхожу совсем вплотную к моей жертве. Бить людей в спину я не могу до сих пор.
Поэтому Коля негромко позвал: «Эй».
А бородатый врач обернулся и строго сказал:
— Слушаю вас?
Вот тут-то наш Коля и нанес первый удар. Первый и единственный.
Драться я не умею, никогда не отличался силой.
Юный Коля был слабый и трусливый, но он отчаянно бросился на мальчика с кулаками. Тот был сильнее и увереннее. Коле поначалу крепко досталось, его больно задели по лицу и сильно двинули в плечо, но…
Тот мальчик откатился в сторону, вскочил с асфальта и убежал от Коли. А доктор нет. Потому что я уселся ему на грудь и молотил его разбитыми ноющими кулаками, стучал его башкой об асфальт. И вспоминал прошлое.
И я вдруг понял, за что бью. За что избил того Криськиного ухажера в детстве. За что ударил врача.
Он ее коснулся.
Он поднял руку на мою сестру.
На мою… собственность?
Я просто нанес ответный удар. И все. Мера за меру. Я стал взрослым.
Самое смешное, доктор, который мог бы смешать меня с землей, не дал сдачи. И не побежал. Просто стоял, опустив руки. И не побежал звонить в милицию, пока я с достоинством удалялся. Стоял. Как памятник.
Отойдя на пару километров от места происшествия, я останавливаюсь в сухих зарослях у заброшенного строительного котлована. Бетонные сваи на полметра тонут в жидкой глинистой жиже, скрывающей дно. Рыжая грязь блестит, как полированное зеркало; в ней аккуратным изогнутым бликом отражается молодая луна.
Вы не поверите, но сейчас, когда ко мне частями возвращается прошлое, я понимаю, что в школе был влюблен в двоюродную сестру. Если так можно назвать собственнические чувства, которые я к ней испытывал. Трудно сказать, но — в нашей жизни случается всякое, хрен разберешь, какое слово что обозначает. И какое чувство в чем выражается.
Глава 23
Только прихожу домой и сбрасываю ботинки — сразу иду на кухню, даже не сняв куртку. Криськи нет, и кухонный стол пуст: после нее не осталось ни одного листочка. В мусорном ведре тоже пусто, значит, неудачные опыты она подмела и выбросила. Мои рисунки и осколки стекла из кухонной двери в том числе.
В квартире тихо. Мне, пожалуй, немного страшно было бы торчать здесь одному, но сейчас у меня есть занятие. Достаю заброшенную за холодильник планшетку. Достаю резинку и новый простой карандаш.
Я рисую.
Сбрасываю мешающую куртку, потом стаскиваю и свитер.
Слишком резко оттеняю участок, приходится отступить на шаг назад, стереть резинкой полутени и снова браться за карандаш, задавая нужную глубину. Еще и еще раз. Странно, что переделывать совсем не жаль, даже наоборот: с удовольствием отмечаешь, что выходит лучше и лучше, и скоро обязательно получится, стоит только немного постараться.
И вот портрет готов. Это Кристина. Моя сестра. Только в юности. Та, в которую я был влюблен. Возможно, влюблен. Девочка-лисичка с ямками на щеках и глазами с хитринкой.
Рисунок хорош. Даже очень хорош, если сравнить его с моими остальными. Так хорошо я еще не рисовал никогда в жизни.
Но он не правдивый. На нем — не моя сестра. На нем прошлое, которого больше нет. На нем не она. Не тот человек, который мне сейчас нужен.
Уже поздний вечер. Снова поздний вечер. А Криська до сих пор не вернулась, — но я, кажется, знаю, где ее искать.
Без колебаний комкаю свой первый шедевр — мое прошлое — и швыряю его в мусорное ведро. Хватаю планшетку, иду одеваться.
Автобус притормаживает недалеко от моста. У остановки ларек. Я покупаю четыре бутылки пива, потому что вроде как иду в гости.
Спотыкаюсь, пока топаю вдоль берега. Нахожу железные ступеньки. Спускаюсь к реке.
Глава 24
Я не ошибся: возле деревянного сарая на берегу сидит она, набирая горсти серого песка и позволяя ему сырой кашей сыпаться меж пальцев. У Криськиных ног валяется пистолет. Взрослая игрушка взрослой девочки.
Достаю пиво, которое принес с собой. Я ведь вроде гостя. Хозяйка встречает меня у порога личной виллы на берегу быстрой реки. Хозяйка вселенной, которой больше нечего терять. Для которой остался только последний предел.
Останавливаюсь в десятке шагов от нее. Нужно что-то сказать, но я уже не знаю — что.
Сестра протягивает мне мизинец. Как в детстве. Мы миримся.