На вершине холма, над поросшими травой ущельями (ущелья на западе – каменистые), построены музей, часовня и бассейн. Все три сооружения современных форм, прямоугольные, без украшений, выложенные из нешлифованных камней. Как часто бывает, камень кажется плохой имитацией и не очень гармонирует со стилем зданий.
Часовня – продолговатая, низкая (от этого она кажется еще длиннее). Бассейн сделан хорошо, но поскольку его края приходятся вровень с землей, в него неизбежно забираются змеи, лягушки, жабы, водяные насекомые. Музей – большое трехэтажное здание с плоской крышей, по фасаду идет галерея, другая, поуже, – позади дома, а наверху высится цилиндрическая башенка.
Оказалось, что дом открыт, и я сразу же там обосновался. Называю его музеем потому, что так говорил о нем торговец-итальянец. Почему? Вряд ли он знал это сам. Здесь мог бы разместиться великолепный отель человек на пятьдесят или санаторий.
Внизу – холл, где вдоль стен тянутся книжные шкафы; книг не счесть, но подобраны они односторонне: только романы, стихи, пьесы (за исключением одной книжечки – Белидор, «Travaux. Le Moulin Perse» («Работы. Персидская мельница»), Париж, 1937; она лежала на столике из зеленого мрамора, а теперь оттягивает карман моих драных штанов. Я взял ее отчасти потому, что меня привлекло странное имя – Белидор, а отчасти из-за названия «Le Moulin Perse» – не объяснит ли книга назначение мельницы, стоящей внизу, недалеко от берега). Я прошел вдоль полок, подыскивая материал для неких исследований, которые оборвались с началом судебного процесса и которые я попытался продолжить на пустынном острове (я считаю, мы теряем бессмертие из-за того, что борьба со смертью не претерпела никакой эволюции, она направлена на первую, самую очевидную цель – поддерживать жизнь во всем организме. Следовало бы стремиться к сохранению лишь того, что важно для сознания).
Стены в холле облицованы розовым мрамором, кое-где в них сделаны узкие зеленые ниши, наподобие утопленных пилястров. Окна с голубыми стеклами достигли бы второго этажа в моем родном доме. Четыре алебастровых светильника – в чаше каждого из них могло бы поместиться по шесть человек
– льют ровный электрический свет. Книги немного облагораживают это пестрое убранство. Одна дверь ведет на галерею, другая – в круглую залу; еще одна, маленькая, укромно спрятанная за ширмой, – на винтовую лестницу.
Из галереи поднимается главная лестница – она оштукатурена под мрамор и покрыта ковром. Под навесом стоят плетеные кресла, вдоль стен – полки с книгами.
Столовая большая – площадью примерно шестнадцать метров на двенадцать. На стенах, над капителями тройных колонн из черного дерева, расположены площадки, нечто вроде лож, и в каждой красуется статуя сидящего божества – полу-индийского, полу-египетского, сделанного из терракоты цвета охры; статуи втрое больше человеческого роста; их окружают темные, выступающие листья гипсовых растений. Ниже идут большие панели с рисунками Цугухару (французский художник японского происхождения), они выпадают из стиля (слишком скромны).
Пол круглой залы представляет собой аквариум. В воде, в невидимых стеклянных коробах помещены электрические лампы (единственный источник света в этой зале без окон). Я вспоминаю аквариум с отвращением. Когда я вошел туда в первый раз, там плавали сотни дохлых рыб, – каково-то было выгребать их оттуда; потом я дни напролет промывал аквариум свежей водой, но все равно ко мне тут всегда липнет запах тухлой рыбы (этот запах напоминает родные пляжи, море без конца выбрасывает на песок массу рыбы, живой и дохлой, запах разносится на многие километры вокруг, и местные жители устают зарывать рыбу в землю). В этой комнате с освещенным полом и черными лаковыми колоннами ты представляешь себе, как чудесным образом идешь по поверхности пруда где-то в густом лесу. Одна дверь ведет в холл, другая – в маленький зеленый зал, где есть пианино, патефон и зеркальная ширма (створок двадцать, не меньше). Спальни, роскошные и неуютные, обставлены современной мебелью. Их здесь пятнадцать. В своей я провел грандиозные преобразования, результаты которых были ничтожны. Больше у меня нет ни картин (Пикассо), ни дымчатого стекла, ни книг с подписями знаменитостей, но я живу среди разрухи.