— Если я скажу вам, что в Изумрудной, это что-то изменит?..
Бегущая строка мгновенно выдала свежую весть о повышении котировок на акции компании «Мёд Коннинга».
— Ваше состояние оценивается в тридцать два миллиарда долларов США. Притом, что вы, величайший сатирик истории, избрали весьма специфичное амплуа. Весьма специфичное, — Артур счёл нужным подчеркнуть это.
— Этот человек — наш щит здравого смысла! — подражая популярному исполнителю, отрывисто пропел Джордж. — Он — наш су-упергеро-ой!..
Нет ничего героического в перемешивании с грязью не твоих ценностей. И не было никогда, со времён сотворения. Но зубастый сарказм, чечётка на чужих святынях — продукт. К сожалению, востребованный настолько, что за десять коротеньких лет он вошёл в пятую сотню богатейших людей планеты. Естественно, без Её помощи ничего бы этого не было.
Ах, если бы ничего этого не было!..
— Рубрика «Вопрос инкогнито»! — снова надрывался бедолага Патрик.
«Соль» сей рубрики заключалась в том, что вопрос задавал некто непременно известный, некая знаменитость. Между диванами возникал голографический образ: карикатура, гротеск с утрированными чертами, по которым аудитория обязательно узнавала вопрошавшего.
Ещё до появления голограммы по обыкновению жуть как захотелось съязвить на тему личности, готовой вот-вот появиться в студии. Но Лакмус вдруг сдержал порыв.
Протяжно тикнула будто бы замедлившаяся тонюсенькая стрелка на изумрудных часах — миг этот обернулся целой жизнью. Миг осознания, что он — свободен! Лакмус прямо давился радостью, танцуя сердцем оттого, что в состоянии не язвить. Он судорожно сглотнул, чувствуя отсутствие довлевшей над ним столько лет чужой воли, и приложил последние силы, сгрудил осколки воли — не рассмеяться, только не рассмеяться сквозь слёзы!
Прозрачную фигуру между диванами мог не узнать разве что младенец. Это был Марк Тимба — писатель-фантаст для узкой аудитории ценителей и, естественно, составитель сетевых комиксов и виртоигр для большинства. Марк вот уже третий год боролся за звание первого в цеху, присваиваемое как раз «Ойкуменой».
Узнаваемость конкретно мистера Тимба сводилась к характерным для уроженца юга Африки видимым чертам лица, надвинутой на глаза шляпе, присущей его наизнаменитейшему игровому персонажу, а также, в качестве указателя не очень догадливым, логотипа его собственной студии на груди.
— Хм, кто же это?.. — кривлялся, насильно улыбаясь, Патрик Суэйзи. Зал — тысячи обратных микрофонов на миникамерах — исторг обязательный в таких случаях гул деланного недоумения. Лакмуса затошнило.
— Я писатель, — всеобщий вздох сочувствия, — и у меня вопрос. Виктор Ким на территории Союза имеет более чем сто пятьдесят миллионов постоянных подписчиков. Как мне угнаться за ним?
Лакмус подался вперёд.
— Перестаньте заниматься литературным онанизмом!
— Что, простите?..
— Прекратите цитировать самого себя! — и откинулся обратно на мягкую спинку дивана. Впервые за всё это время сарказм доставлял ему удовольствие. И впервые он происходил от него лично.
— А говорили, что не будете шутить! — не удержался от улыбки Артур. У него даже зубы казались острыми.
Джереми Стайер не слышал ничего вокруг. Он закупорился в себе, вспомнив лицо Виктора. Вспомнил Алтайские горы, ущелье, в которое столкнул его слепой случай с помощью всего-то одного неустойчивого камешка. Как вниз, на помощь едва знакомому человеку, спустился парнишка Витя Ким — остальной отряд попросту испугался. Полез бы он туда, зная наперёд уготованную ему насильно судьбу величайшего из литературных деятелей русскоязычного мира? Знай Лакмус свою, и будь он на его месте — не полез бы.
Их с Виктором роли были диаметрально противоположны, если говорить о средствах достижения цели, но саму цель им впереди Она поставила одну. Повлиять на умы посредством наиболее действенных инструментов, пестуя взаимное отторжение у двух сильнейших с военной точки зрения цивилизаций.
Без объяснений. Без причин. Хотите жить — я дам вам всё, но вы станете великими.
Сегодня настал последний день Лакмуса. Голограммы уже не было, а посмертно изнасилованный морально актёр ещё что-то многословил, когда он вдруг поднялся, смотря на свои, больше не трясущиеся, желтоватые от никотина пальцы. Джереми вынул ароматную сигарету. Щелчок зажигалки снова сделался громким настолько же, насколько была ярка свеча в кромешной тьме.
Не произнеся более ни слова, он пошёл прочь из студии. Он знал, что последний отснятый материал из его блога — отчётный, самый гнусно-острый — выведут в трансляцию и без его участия, ведь это было прописано в контракте. Иметь отношение к уничтожению человечности и человечества он никогда не желал, но теперь он был способен просто уйти.