Впрочем, наш интерес к барышням проявился задолго до того, как они начали поворачивать головы в нашу сторону. Первым лапать одноклассниц предложил Витька Ромашко. Оставить без внимания соблазнительные формы изменившихся девчоночьих фигур было выше наших сил. Вован с Коляном отнеслись к идее равнодушно, а вот мы с Борькой откликнулись на призыв Витьки с первого раза. Проделав несколько неудачных попыток и получив пару раз толстенной хрестоматией по голове, я быстренько устранился от этого сладостного, хотя и чреватого наказанием, занятия. Выражаясь языком юристов, ушёл в добровольный отказ, который не влечёт за собой ответственности.
Но позорное возвращение в статус прилежного мальчика, увы, не помогло. Девчонки пожаловались Валентине, нашей классной, и в группу любителей нездоровых тактильных ощущений включили и меня. Собрав после уроков всех, на кого указали одноклассницы, Валентина выстроила нас у доски и каждому посмотрела в глаза. А потом заявила, что если такое ещё раз повторится, то она поотрывает нам руки и кое-что ещё.
Её речь возымела действие, и жалоб больше не поступало. Наверное, потому, что мы враз повзрослели. Но повзрослели и девчонки. И когда сексуальная мальчишеская волна пошла на убыль, одноклассницы вдруг приуныли и сами стали провоцировать - взглядами, словечками, а порой и нечаянными, как нам казалось, прикосновениями. А ещё мы поняли, что они, сами того не осознавая, воспитывали нас, бестолковых, не знавших, как себя с ними вести.
Следующей стадией взаимоотношений полов в отдельно взятом школьном подразделении были постоянные драки внутри мужской половины класса. Все седьмой и восьмой классы мы находились в перманентных конфликтах. Впрочем, за место под солнцем дрались мы редко, и даже к предательству относились не так остро. Главная причина наших драк крылась исключительно в ревностном желании добиться для себя от одноклассниц больше симпатий, чем твой соперник.
Вот так и наша с Борисом дружба подверглась в десятом классе серьёзным испытаниям. Начавшаяся с идеологических разногласий, но не перешедшая в устойчивое противостояние, она претерпела серьёзные метаморфозы, когда перед нами в очередной раз был поставлен вечный вопрос: "Почему дерутся мужчины?"
Каждый школьный класс всегда мог похвастаться самой красивой девочкой. Не был исключением и наш. Одноклассницу звали Галей, и её внимания добивался каждый мальчишка, хоть что-то из себя во всех смыслах представляющий: кто мог козырнуть такими показателями, как рост, сила, мало-мальские творческие способности и умение трепаться без остановки. Я подходил только под один параметр. Занятия боксом придали мне уверенности и добавили силёнок: в драке я мог положить многих. В техническом творчестве нас всех уверенно обходил Витька Ромашко. Зато Калашников Боря, обладатель ста семидесяти сантиметров роста, первого юношеского разряда по боксу, поэт, обладатель наивысшей степени нахальства в обращении с девчонками, справедливо считался плейбоем номер один, уверенно занимая верхнюю строчку в рейтинге лидеров среди желающих побороться за сексуальный ресурс.
Впервые я влюбился в девятом классе. Как раз в эту самую Галю, оказавшуюся к тому же моей соседкой по парте. Втюрился, что называется, по уши. Даже глаз не мог поднять на объект обожания. А она, бестия-малолетка, сразу всё просекла и начала дразнить: покажи, мол, ресницы, да покажи. Ресницы-то, к слову, обыкновенные, ничего особенного в них не было, но проказница издразнила меня так, что впору хоть в другой класс переходи или вообще в другую школу. Промучился я до десятого класса, и объясниться так и не сумел. Несколько раз уже был вот-вот готов открыть рот, но язык становился как деревянный, и в горле застревал комок.
Так вот, в десятом классе она пригласила нас к себе на Новый Год. Не весь класс, конечно, а только небольшой его костяк ― человек десять. Смешно звучит: Костя в костяке (для тех, кто ещё не знает, Костя, ― это я). В состав костяка, а, стало быть, и в число приглашённых, я попал потому, что, во-первых, состоял в редколлегии, и за это пользовался в классе уважением, во-вторых, неплохо рисовал, что тоже многим нравилось, а некоторых мои рисунки в хорошем смысле слова веселили. Ну и, в-третьих, думаю, потому, что с Галкой за одной партой сидел.
Её мама ушла в гости ― ну, мы и отвязались по полной программе. Калаш выглядел самым взрослым из нас: ему можно было дать все двадцать, если не больше. Девчонки в классе были от него без ума, чуть ли не на шею вешались. Шампанское покупал именно он ― Борьке запросто продали четыре бутылки, не спросив паспорта. Благородный напиток предназначался дамам, а себе мы прикупили семьдесят второго портвейна. Тогда это пойло называлось бормотухой. Без портвейна было никак нельзя ― взрослые ж уже, десятый класс! Покупали вскладчину, но сбрасывались только мальчишки. Я отдал все выклянченные у матери деньги ― три с полтиной. Закуска была за девчонками: они наготовили еды дома и принесли её с собой. Парни надрались, как суслики, и Борька вздумал шампанским барышень поливать. Те стали визжать, а мы ― хохотать. Именно тогда я в первый раз в жизни серьёзно напился. И моя любовь тоже. Я пытался увести её в спальню, но Галка сопротивлялась. Уломать её мне удалось не то с третьей, не то с четвёртой попытки.
И вот мы остались с ней вдвоём. Сердце колотилось так, будто готовилось выскочить. Наедине с девчонкой я был впервые, да ещё так близко, в кромешной темноте, да ещё с той, в которую влюблён, да к тому же с пьяной в стельку. Казалось, вот он шанс, вот она удача! Но что делать с Галкой, я понятия не имел. Хоть Бориса зови. Я ― к ней, а она мне с глуповатой улыбкой: "Что ты, Костя? Что ты?" А что я? Да ничего. Не знал ещё тогда, неопытный был. И ничего умнее не придумал, как запустить ей руку в трусы. Схватил там всё пятернёй: тепло! "Что ты, Костя? Что ты?" ― эту фразу до сих пор помню. А в комнате ― веселье в самом разгаре, и Калаш пьяным голосом орёт: "Если Галка меня не любит, сейчас пойду и убью её!" Друг, называется. Он, оказывается, на неё тоже глаз положил. И при этом ещё и подсказывал мне, как к ней лучше подкатить. Вот сволочь!
Чем потом дело кончилось, помню плохо. Помню только, как Вован Зюзин напился в зюзю и весь вечер ходил и бормотал: "Я - Новый год!" Хорошей бормотуха оказалась, забористой. Зюзю после этого так и прозвали: "Здравствуй, Зюзя-Новый Год". Кстати, его друг Колян, несмотря на то, что пил наравне со всеми, был трезвый как стеклышко. Да, что и говорить, алкоголь, как и женщины, ― оружие избирательного действия.
Сцену утреннего прихода Галкиной матери я тоже очень хорошо помню. Как только мы её увидели, мигом все отрезвели и бросились из квартиры врассыпную, как при пожаре. Короче, та ещё была картинка для мамы: все вповалку ― кто где, кто с кем. Где в этот момент находилась сама Галка, и случилось у них с Борькой или нет, я в тот день так и не узнал. Не узнал и потом. С Галей я несколько раз после окончания школы встречался, но спросить насчёт Бориса так и не решился. Узнать это можно было только во время драки с Калашом либо после неё, но до драки, к которой нас все подстрекали, дела так и не дошло, чему одноклассники очень удивились.
А ещё помню, как мы одевались и как разбегались. Я с перепугу надел чужие ботинки, оказавшиеся на два размера больше моих. Из наших такой размер обуви был только у Зюзи и у Коляна. Достались ли кому-то из них мои ботинки, неизвестно. Но босиком не ушёл никто.
Как только закончились каникулы, Галкина мать пришла в школу и всё рассказала классной. Разумеется, мы со страхом ожидали показательной порки. Но, как ни странно, Валентина отнеслась к этому интеллигентно. В первый же учебный день она оставила наш костяк после уроков и сказала: "Какой позор вы мне устроили! Стыдно". Только и всего. И посмотрела в сторону Гали. А я всё думал: слово "позор" адресовалось всем или только ей? Неужто Галка с Калашом всё-таки слюбилась? Она потупилась и сделала вид, что ничего не помнит. И снова продолжила меня дразнить.