Итальянец, лишенный возможности общаться, – это трагическое зрелище. Лена видит, как он страдает, но ничем помочь не может. И вдруг вспоминает свое музыкальное детство и говорит ему:
– Molto lentomomento…
«Очень медленно». Так обозначался темп исполнения…
– O, molto lentomomento! – кричит благодарный итальянец, – molto lentomomento!
Уточнение
Лечу из Азербайджана в Россию. В хвосте у туалета курит южный гражданин, меланхолически стряхивает пепел на пол…
Я ему говорю:
– Мужик, не надо тут курить.
– Почему? – искренне удивился он.
– Потому что, – отвечаю, – неделю назад вот так вот покурил один пассажир, и самолет сгорел.
Гражданин напрягся, спрятал сигарету в кулаке и уточнил:
– Баку – Москва?
Объявление
…безо всяких кавычек. А просто: «Продаются крылья для старого москвича».
Свой человек
Дело было в Штатах. У одного нашего (слабо говорившего по-английски, а по-американски не понимавшего вообще ни слова) прихватило сердце, причем прихватило крепко. Он набрал номер 911, о существовании которого знал по одноименному сериалу – и вскоре действительно приехала «скорая».
Больше жестами, чем словами, россиянин объяснил: сердце. Его отвезли в больницу, поставили капельницу… Весь в испарине, он лежал, не имея ни сил, ни возможности что-либо попросить. И долежался. Над каталкой склонился здоровенный негр в зеленом врачебном халате и спросил:
– Ну что, браток, хуево тебе?
На чистом русском, хотя и с легким акцентом.
Оклемавшийся впоследствии пациент описывал свои ощущения так: «И я понял, что я умер». Но это был не ангел, а медбрат, специально вызванный администрацией больницы для общения с русскоязычным.
Он закончил медучилище в Тамбове.
Границы гостеприимства
В глубоко советские времена один ответственный партийный работник был послан с миссией в Иерусалим – речь шла об имущественных вопросах, связанных с владениями Русской православной церкви. Но рассказ будет не о недвижимости, а в некотором смысле – совсем напротив.
Сидит, стало быть, ответственный партийный работник в православном монастыре и ужинает с батюшкой, одновременно беседуя с ним на интересующие партию хозяйственные темы. И прислуживает им за столом монахиня таких кондиций, что при ее появлении обсуждение имущественных вопросов застревает у ответственного работника в горле.
Следует заметить, что в свободное от партийных поручений время он был вполне практикующим мужчиной.
Батюшка же при появлениях прислужницы сохранял полнейшее спокойствие, будучи, видимо, целиком погружен в православие.
Следует заметить, впрочем, что за монастырским столом они не токмо ели, но и обильно, пили, и отнюдь не святую воду, отчего быстро сблизились. Поэтому через какое-то время, уже ближе к ночи (а ночевать ответственный работник оставался в монастыре), он, проводив прислужницу достаточно выразительным взглядом, поинтересовался:
– Батюшка, а как у вас насчет гостеприимства? На что батюшка ответил с христианской прямотой:
– Гостеприимство мое безгранично, но баба эта – моя.
Не для себя
Знакомая театроведка попросила меня добыть ей контрамарку на спектакль, а спустя примерно неделю…
Спустя примерно неделю – сижу в театральной библиотеке, мараю бумагу. Зальчик небольшой, слышно, когда переворачивают страницу. Тут в дверях появляется моя контрамарочница, видит меня и в порыве благодарности громко сообщает:
– Витя, как это было замечательно!
В библиотеке становится совсем тихо. Девушки перестают писать свои рефераты и поднимают головы. С интересом смотрят на меня, на мою знакомую (молодую интересную брюнетку), потом снова на меня…
Они ждут развития сюжета, и моя знакомая не обманывает девичьих ожиданий.
– Витя, – говорит она. – Я хочу попросить тебя еще раз о том же, но не для себя!
О, как мне было хорошо в тот вечер в театральной библиотеке!
Лучше – сразу
Звонок моей жене на рассвете:
– Вы, наверное, жена Шендеровича.
– Да.
– Простите, что звоню в такую рань, но я решила: лучше сказать сразу…