Старшина Мендес, прикрыв веки, лежал за занавеской, спасавшей от москитов. Он думал о том, что до дембеля осталось никак не больше месяца; что полковник Кобос обещал отпустить «стариков» сразу после приказа, и теперь главное было, чтобы штабной капитанишко Франсиско Нуньес не сунул палки в колеса. С Нуньесом он был на ножах еще с ноября: на светлый праздник Гондурасской революции штабист заказал себе филе тунца, а Мендес, при том складе сидевший, ему не дал. Не из принципа не дал, а просто – не было уже в природе того тунца: до Нуньеса на складе рыбачили гарнизонные прапорщики…
Между тем у палатки что-то происходило. Приподнявшись и отодвинув занавеску, старшина увидел, как хлопает себя по ляжкам Глиста, как застыл с доской в руках Рамирес. Невдалеке сидел огромный даже на корточках Хосе Эскалон, а рядом гоготал маленький Лопес, призванный в гондурасскую армию из горных районов.
– Давай сюда! – Лопес смеялся, и лицо его светилось радостью бытия. – Скажи Кармальо – у нас в обед мясо будет!
Кармальо был поваром – он тер в палатке маис и, услышав снаружи свое имя, привычно сжался, ожидая унижения. Но было не до него.
Влажная земля под настилом была источена мышами, и тут же зияла огромная нора. Рамирес отложил доску и присел рядом.
– Опоссум, – определил Хосе Эскалон.
Личный состав собрался на военный совет. Старшина Мендес обулся и подошел поучаствовать. Район предстоящих действий подвергся разведке палкой, но до водяной крысы добраться не удалось.
– М-может, нет его там? – с тревогой в голосе спросил рядовой Рамирес, пытаясь передать свою преданность всем сразу.
– Куда на хер денется, – отрезал мрачный Эрреро. Помолчали. Глиста поднял вверх грязный палец:
– Я придумал!
Лопес не поверил и посмотрел на Глисту как бы свысока. Глиста сиял.
– Надо залить его водой!
Эрреро просветлел, старшина Мендес самолично похлопал Глисту по плечу, а Лопес восхищенно выругался. Городской мат звучал в его индейских устах заклинанием: смысла произносимого Лопес не понимал, как научили, так и говорил.
Рамирес побежал за водой, следом заторопился Глиста.
Из-под ящика выскочила мышка, заметалась между сапог пинг-понговым шариком и была затоптана. В этот момент на территорию гарнизона вступил лейтенант Пенья. Лицо его, раз и навсегда сложившись в брезгливую гримасу, более ничего с тех пор не выражало.
– Вот, господин лейтенант. Опоссум, – уточнил старшина. Круг раздвинулся, и лейтенант Пенья присел на корточки перед норой. Посидев так с полминуты, он оглядел присутствующих, и стало ясно, что против опоссума теперь не только количество, но и качество.
– Несите воду, – приказал лейтенант. Хосе Эс-калон хмыкнул, потому что из-за угла уже показалась нескладная фигура Рамиреса. Руку его оттягивало ведро.
Лицо лейтенанта Пеньи сделалось еще брезгливее.
– Быстрее давай, Рамирес гребаный! – Лопеса захлестывал азарт, а лейтенанта здесь давно никто не стеснялся. Виновато улыбаясь, Рамирес ковылял на стертых ногах, и у самого финиша его обошел с полупустым ведром Глиста.
– Я гляжу: ты хитрожопый, – заметил ему внимательный старшина Мендес.
– Так я чего? – засуетился Глиста. – Ведь хватит воды-то. Не хватит – еще принесу.
– Ладно. Бегом еще за пустыми ведрами… Через минуту к засаде на опоссума все было готово, и Лопес начал затапливать шахту.
Опоссум уже давно чувствовал беду – он не ждал ничего хорошего от света, проникшего в нору, и когда свет обрушился на него водой, опоссум понял, что настал его последний час.
Крик торжества потряс территорию.
Зверек, рванувшийся на волю от потопа, сидел теперь на дне высокой металлической посудины – мокрый, оскаленный, обреченный. На крик из палатки высунул голову повар Кармальо. Увидел все – и нырнул обратно.
Лейтенант Пенья смотрел на клацающее зубами, подрагивающее животное. Опоссум был ему противен. Ему было неприятно, что животное так хочет жить.
– Старшина, – сказал он, отходя, – давай решай с этим…
Калитка заскрипела, провожая лейтенанта.
Спустя несколько минут опоссум перестал бросаться на стенки ведра и, задрав морду к небу, застучал зубами. Там, наверху, решалась его судьба. Людям хотелось зрелищ.
Смерти оппосума надлежало быть по возможности мучительной. Суд велся без различия чинов.
– Ут-топим, а? – предложил Рамирес. Предложение было односложно забраковано Хосе Эскалоном. Он был молчун, и слово его, простое и недлинное, ценилось.
– Повесить сучару! – с оттягом сказал Эрреро, и на мощной шее его прыгнул кадык. Эрреро понимал всю затейливость своего плана, но желание увидеть опоссума повешенным внезапно поразило рассудок.