– Эй, как думаешь, а Несси существует? – Наполеон потягивается на кровати, в то время как Илья присаживается на корточки, рассматривая содержимое прикроватной тумбочки.
– Не знаю. Даже если она и есть, то наверняка уже умерла.
– С чего ты это вдруг взял? – Наполеон закрывает глаза, вытягивая ноги и свешивая их с кровати, носком толкая его в плечо. – Она же давно живет. Наверняка еще нас всех переживет.
– Ну, она же не бессмертная. Ты знаешь, сколько веков она уже существует? – Илья смотрит на него через плечо и переводит взгляд на содержимое тумбочки. Синий термос, возможно даже с чем-то внутри, пара книг – «О смерти» и «Человек, не жмущий рук» – и полотенце. – Говорят, она вообще последний оставшийся в живых динозавр.
– А еще говорят, что ящерицы – это динозавры, дожившие до наших дней, – Наполеон приподнимается, глядя на него. – Откуда тебе знать, может, сейчас в том озере не Несси, а, скажем, ее дочь?
– Чтобы появиться дочери, нужен самец, а второй особи никогда не замечали, – Илья почти закатывает глаза, показывая, что даже слышать ничего не хочет.
– А может он все это время спал на дне? Типа охранял пещеру, в которой они жили, или типа того. Вот откуда тебе знать? – Наполеон ложится на бок, подпирая щеку рукой.
– А тебе откуда знать? – Илья смотрит на него вбок и улыбается, когда Наполеон пихает его в плечо. – Несси наверняка уже умерла от старости. Даже динозавры вымирают.
– Ты просто пессимист, – Наполеон опускает голову и прикрывает глаза, усмехнувшись.
Илья и не спорит. Одна из немногих вещей, в которой он был уверен, это то, что он пессимист. Так говорили все. И, выходит, это правда.
Илья рассматривает комнату Наполеона, надеясь найти хоть что-то, напоминающее о его прошлом. Какие-нибудь игрушки, энциклопедии, школьные тетради или, может быть, записки. Но в шкафах и на полках лежат разве что сменная одежда, новые книги, у большинства из которых еще корочки хрустят, пустые пакеты из-под фастфуда и пластинки. Хотя, раз он сказал, что мать выкупила этот дом и так ни разу и не приезжала, глупо рассчитывать на то, что он смог бы найти хоть что-то.
– А откуда ты? – Илья задает этот вопрос только сейчас, беря с верхней полки шкафа книгу и рассматривая ее. Переиздание стихов поэта, о котором он даже никогда и не слышал. Некий Артюр Рембо.
– Нью-Йорк. Родился там, вырос там же и, собственно, живу тоже, – Илья переводит взгляд на потягивающегося на кровати Наполеона и закрывает книгу, убирая ее обратно. – А тут, как видишь, родственники и простая подработка. Ну, и близость с океаном. Так что я приехал на каникулы, – Наполеон зевает, замолкая.
Вот оно что. Илья пытается вспомнить, насколько далеко расположены Бостон и Нью-Йорк. Примерно двести миль, если вот так прикидывать. Примерно несколько часов езды. Это, вроде бы, не так уж и плохо, учитывая, что от Бостона до этого городка ехать трое суток.
– И ты бывал здесь до этого? – он подходит к нему ближе, глядя сверху, и присаживается на край кровати.
– Пару раз. Тоже на каникулах. Приезжал погостить у дяди Лайла. Тогда он еще жил с тетей Мэри и все было не так плохо. Относительно, конечно же.
– А потом что?
– Потом что? – Наполеон приподнимается на кровати, убирая упавшие на лицо вьющиеся черные пряди волос. – А. Ну, потом она собрала вещи и ушла. Мама говорит, что она во время отпуска встретила какого-то не то итальянца, не то испанца и решила уехать с ним. Вот после того случая, собственно, у него и поехала крыша окончательно. Может, кстати, потому он тебя и невзлюбил? – Илья пожимает плечами. – Ты ведь, получается, тоже иностранец.
Илья пожимает плечами снова. Что творилось в голове мистера Хаггинсона столько лет ему интересно примерно так же, как и то, что двигало Джереми все те годы. Как ему говорил Наполеон, это переработанный материал, который следует забыть. Следует. Но он как-то не забывается.
Илья думает о Мэгги. В школе она была если не красавицей, то симпатичной точно. Он помнит, как парни обсуждали ее, помнит, как ей дарили цветы, помнит, как подкладывали в ящик записки и делали комплименты. И, наверное, она правильно сделала, что прекратила так и не начавшееся общение с ним. В конце концов, иначе бы среди черлидеров она вряд ли смогла бы стать капитаном. Отчего-то Илья уверен в том, что все в их школе строилось именно на связях. И, наверное, так оно и было. Если бы у них проводили конкурс типа «Мисс школы», она бы наверняка была в числе финалисток. Просто за приятный характер. Наверное, характер у нее остался таким же приятным. Но, все-таки, ты ощущаешь, что что-то пошло не так, когда перспективные некогда люди оказываются на дне. На таком же дне, как и ты сам. С той лишь разницей, что они, кажется, счастливы.
Кинотеатр под открытым небом больше напоминает школьников, прибежавших в гости к другу, когда узнали, что у него есть кассета с порно. Выстроенные невпопад машины, люди, сидящие на постеленных на земле пледах и на раскладных стульях, а перед ними всеми не такой уж и огромный экран с черно-белым фильмом, смысла которого Илья совсем не улавливает. Его пикап стоит чуть поодаль ото всех, развернутый кузовом к экрану, в котором они сидят. И Илья думает о том, что и не хочет улавливать смысл фильма.
«Отныне ты живешь под ужасным гнетом тишины. Но ведь ты сам хотел стать молчаливее всех?»
Илья думает о Наполеоне. Он не на дне. Но он и не счастлив. Вроде бы. Он словно застрял на середине моста, расположенного между скал, и понял, что из-за ноши на плечах этот самый мост вот-вот рухнет, не выдерживая их массы. И если он скинет эту ношу, он сможет выжить. И Илье кажется, что эта ноша – он.
Наполеон слишком добр к нему.
Илья смотрит на Наполеона, положившего голову ему на плечо, и видит, что он дремлет. Он жалеет, что не взял с собой плед. Впрочем, ночь все же выдалась теплой.
Наполеону нельзя с ним оставаться. Сейчас, думает он, им двоим хорошо, потому что они не знают никаких проблем, которые не могли бы преодолеть. А потом, стоит им сблизиться, узнать друг друга получше, они возненавидят друг друга. Так было всегда. В этом и есть суть отношений, думает он. Илья уверен, что даже его мать и Кристен втайне ненавидят друг друга. Ведь невозможно жить с человеком под одной крышей и не ненавидеть его втайне. Илья не хочет ненавидеть Наполеона. Он не хочет больше ненавидеть никого. Он не хочет быть мертвым грузом, который потянет Наполеона на дно. Странный Наполеон заслуживает большего, чем депрессивный парень, недавно уволившийся из зоомагазина, где убирал дерьмо за кроликами несколько лет.
«Ты одинок. Ты учишься ходить, как одинокие, слоняться, бродить, видеть, не глядя, глядеть, не видя. Ты учишься быть прозрачным, неподвижным, несуществующим».
Илья зарывается Наполеону в волосы и закрывает глаза. Он слишком хорош для него. Отношения, со всеми их минусами и плюсами, слишком хороши для Ильи. Он не хочет, чтобы Наполеон лишился чего-то в жизни, не хочет ничего его лишать. Но чувствует, что иначе не справится.
Он закрывает глаза покрепче и представляет, что все иначе. Что он – совсем не он. Что он кто-то другой. Тот, кто сможет дать Наполеону все, что он захочет. Кто не утянет его на дно за собой, а поднимет вверх. Изменить все – собрать вещи, уехать из Бостона в Нью-Йорк, заселиться с ним в одну квартиру, устроиться работать в какой-нибудь офис, а, может, и пойти по специальности, отстраивать здания.