– Мы приехали в нужный дом?
Илья кивает и осторожно толкает калитку, не запертую на замок. Значит, Джереми должен быть дома. Когда Илья переступает порог участка, дворняжка, лежащая под верандой, оживляется, вскакивает и несется на него со звонким тявканьем. Наполеон, ступающий чуть позади, усмехается.
Дворняга заливается лаем, прыгая вокруг высокого Ильи, едва доставая в прыжке до колена. Стоило ей заметить сзади Наполеона, и она тут же забыла о первом, начиная скакать уже вокруг него. Илья никогда не любил собак. Особенно мелких. Слишком уж шумными были они, а толку было не больше, чем от пугала в огороде.
Дверь, покрытая облупившейся белой краской, со скрипом открылась, и Илья остановился, подняв взгляд на вышедшего тощего мужчину. Он щурит глаза, глядя на незваных гостей, и Илья вбирает больше воздуха в легкие. Это Джереми. Не может быть не он. Все тот же прищур, все то же тощее тело.
Наполеон останавливается рядом с Ильей и поднимает на него взгляд, пальцами трогая запястье.
– Он?
Илья кивает, глядя на человека, которого не смог бы забыть даже при всем желании.
– Я могу чем-то помочь? – у Джереми низкий, хриплый, насквозь пропитый голос. Из-за полов длинного халата видны тощие, как две палки, ноги, из рукавов торчат такие же палки-руки. Только подойдя ближе, Илья видит, что лицо мужчины покрыто морщинами, несвойственными для тридцатилетнего человека, а под глазами фиолетовые синяки.
– Меня зовут Илья. Может быть, ты помнишь меня.
Джереми хмурится, глядя то на него, то на Наполеона, стоящего позади, и Илье кажется, что у него в голове сканер, через который он их прогоняет.
– А, ты же этот, русский… Как там твоя фамилия? Никогда не мог ее запомнить, – он говорит монотонно, а вид у него настолько безликий, что Джереми мог бы без маски грабить банки.
– Курякин.
– Да-да, точно, Курягин, – он отмахивается, открывая дверь настежь и заходя внутрь. – А это твой парень?
– Курякин, – терпеливо повторяет Илья, направляясь за мужчиной. Он был уверен, что при встрече выбьет ему глаз. Но, видимо, глаз ему уже успели выбить. Причем не один. – Нет, это мой знакомый.
– Меня принимают за твоего парня просто потому, что я стою рядом с тобой? Да ты был мачо, я смотрю, – Наполеон улыбается, заходя за ним следом в дом и закрывая дверь прямо перед носом подскочившей дворняги.
Дома у Джереми пусто. Слишком пусто для такого большого дома. Пара шкафов, старые часы с раскачивающимся маятником, низкий стол, заваленный утренними газетами и пол, устеленный пустыми бутылками и туалетной бумагой вместо ковра.
– Потрепала же тебя жизнь…
– Да пошел ты.
Наполеон ногой отодвигает бутылку, лежащую на полу, и поднимает взгляд на занавешенные окна. Илья бросает на него взгляд через плечо и думает о том, что Наполеон наверняка жалеет, что не остался ждать в машине.
– Ты помнишь меня, Джер? – Илья заходит за ним в комнату и осматривается. Полная противоположность дому мистера Хаггинсона: намного просторнее и темнее. Джереми падает на диван и протягивает своим гостям по бутылке, выбирая еще не открытые из кучи, стоящей на столе рядом. Старый телевизор, изображение на котором мигает, передает последние новости: в Нью-Йорке открылся новый музей естествознания, а в Техасе наконец-то задержан серийный убийца, пойманный на месте преступления.
– Помню, – Джереми кивает и ставит бутылки обратно на стол, когда от выпивки отказываются. – Хреново получилось.
– Не то слово, – Илья тихо фырчит, глядя на него, и ловит на себе вопрошающий взгляд Наполеона. Встретившись с ним глазами, Илья читает в них вопрос, мол, что, собственно, происходит.
– Давненько я тебя не видел. Ты переехал, что ли? – Илья кивает. – Ну, понятно. А я вот не уезжал. Здесь остался, поближе к дому, знаешь ли, – он снова делает глоток из открытой бутылки, тыкая ей в сторону сидящего возле него мужчины. – Зато я не ошибся с тем, что ты гомик, а? Ниче такого парня нашел, хоть в мужиках у тебя есть вкус.
– Это не мой парень, – Илья терпеливо повторяет, слыша смешок Наполеона рядом и отдавливая ему ногу.
– Да насрать. Ты приехал подправить мне лицо, верно? – новый глоток, более глубокий. – Не виню тебя. Я вел себя, как мразь. В принципе все еще такой же, но насрать. Серьезно, я тебя недавно как раз вспоминал, думал, не помер ли ты.
– Как видишь, еще жив.
– Везунчик, – Джереми хрипло смеется, и Илья видит, как Наполеон морщит нос, отворачивая голову. – А у меня вот все херово. Помнишь мою матушку-то? Она тебя только так прессовала у директорши, а? Недавно скопытилась, и началась по-о-олная жопа, – Джереми обводит руками воздух, изображая размеры того, о чем говорит. – Помнишь же эту, как ее там, Кейт? Сисястая такая, из восьмого, м? Я ей присунул.
Илья краем глаза видит, как Наполеон кривит рот, глядя куда-то в сторону. И отчасти понимает его. Джереми жует слова, а в комнате витает крепко устоявшийся запах похмелья, смешанный с чем-то еще, не менее мерзким, отчего на языке появляется привкус желчи.
– Ну, она залетела, короче говоря, и – вуаля – я уже женат, мать твою, – Илья опускает взгляд на тощие руки Абрамса и не видит на его пальцах ни одного кольца. По правде говоря, Илья сомневается, что на этих костях, обтянутых кожей, могло удержаться хотя бы одно. Разве только детское. – Че скрывать, любил ее. И мамку ее поехавшую тоже любил. А они меня явно нет.
Илья кашляет в кулак, понимая, что даже не хочет пачкать об него руки. Наверное, думает он, какая-то справедливость в жизни все-таки есть. По крайней мере, думается ему, работа в зоомагазине не так плоха, как жизнь, проспиртованная насквозь.
– А ты, кстати, женился? Много детишек начпокал?
– Нет, я холост. О детях не думал.
– Ну да, какие дети у гомика…
Илья резко вскакивает с кресла, и чувствует, как на его запястье кольцом смыкаются пальцы Наполеона.
– Да шучу, не нервничай так, – Джереми отмахивается бутылкой, рассматривая ее содержимое на свет, слабо бьющий сквозь плотные шторы. – А у меня вот есть один. Я назвал его Рик. Носится, как угорелый, но тупой, как пробка.
– Ему есть в кого, знаешь ли, – Илья снова фырчит, опускаясь в кресло, и пальцы Наполеона исчезают с его запястья. Илья нервно поправляет на том часы с потрепанным ремешком.
– Да не в этом суть. Родился, короче, с синдромом Дауна. Вот что я называю, Курянин, пиздец.
– Курякин. Сочувствую, – вообще-то, нет. Илья понимает, что должен испытывать хоть что-то из-за того, что Джереми докатился до такой жизни, но не испытывает ничего. Только отвращение от мерзкого запаха и не менее мерзкого вида мужчины перед собой.
– И где он сейчас? – Илья поворачивает голову, когда слышит голос Наполеона. Он сидит, перебросив ногу на ногу, и подпирает ладонью подбородок, глядя в стену и покачивая ступней.
– Эта сучка у меня его отсудила. Говорит, я не справлюсь с ребенком, – Джереми делает глубокий глоток из бутылки, осушая ее до конца. – Пошла она, короче, нахер…
Илья только тихо хмыкает, сгибаясь и кладя руки себе на колени, сцепляя их в замок. Он должен быть тронут этой историей? Нет. Он должен сочувствовать Джереми? Как-то не получается. А сочувствовать Кейт как-то тем более не получалось. Зато, думает Илья, все вышло классически: стервозная старшеклассница и ублюдок, опускающий в мусорное ведро головой тех, кто был слабее. Жаль разве только ребенка. Он таких дерьмовых родителей не заслужил.
– Я раньше был таким идиотом, Курянин, такой скотиной, – он со звоном ставит бутылку на стол, и Илья поднимает взгляд. – Почему ты ни разу не врезал мне? Я бы на твоем месте вышиб мне мозги, подкараулив ночью в переулке, и дело с концом.