– Если бы я это сделал, я был бы сейчас в тюрьме. Сидел бы за убийство невинного ангела, которого, почему-то, постоянно обвинял во всяком, – пальцы Наполеона снова сжимают его запястье, и почему-то Илье становится несколько спокойнее. Как если бы наклейки от курения действительно помогали.
Джереми смеется, и его смех напоминает скрип старого кресла-качалки.
– Да-да, я помню, как заливал эти истории мамке, а она верила. Ох и ржал же я тогда, когда устраивали тебе взбучку вместо меня, – он протяжно зевает и поднимает взгляд. У него красные глаза от лопнувших капилляров. – Серьезно, если ты сейчас разобьешь мне лицо, это будет справедливо. И вообще, ты не думал, что просто мог сказать мне «нет»?
– Мое «нет» не работало, Джер. Для таких, как ты, его не существовало. И я уверен, что не существует до сих пор. Могу я только узнать, почему объектом насмешек был именно я? Это все из-за Хаггинсона?
Джереми пожимает плечами, начиная шарить по столу в поисках еще одной бутылки, пока не вспоминает о тех двух, еще не открытых. Он кое-как отковыривает железную крышку, поцарапав ею ладонь, шипит, негромко матерясь, и бросает ее в сторону, отпивая из горла, которое с причмокиванием обхватывает губами.
– У тебя и вправду был смешной акцент. А я и вправду был засранцем, а? Если серьезно, то все сложнее. Мы как-то с пацанами поспорили, что я доведу одного из наших одноклассников до того, что он выбросится из окна. И каждому из нас выпал свой чувак. Ты, так уж вышло, выпал мне. Пацанам быстро дали по шее, когда просекли, что за хрень они мутят, а я был упертым малым. Даже жалел, что ты не додумался сигануть через окно, а то больно затрахался придумывать, в какую мусорку запихнуть тебя в следующий раз. Понимаю, что это было глупо. Но соблазн победить был слишком велик.
Наполеон не успевает схватить Илью за руку, когда тот вскакивает с кресла, в два огромных шага приближаясь к мужчине, подхватывает его с дивана и одним мощным ударом по зубам отправляет его обратно. Открытая бутылка со звоном падает на пол, но не разбивается, и из горла на пол выливается светло-желтое пиво.
Илья разжимает пальцы, и Джереми, схватившись за свой рот, сгибается на диване вдвое. Он оборачивается на Наполеона, поднявшегося с кресла, и опускает взгляд на свой кулак. Он все сделал правильно. Он уверен в этом. В конце концов, Джер сам его об этом попросил. Так пусть идет к черту.
Илья переводит взгляд на мужчину, сплюнувшего кровь на пол, и теперь шатающего передний зуб с явным намерением его вырвать.
– Справедливо.
Илья кивает, разворачиваясь, и быстро идет к двери. К черту. К черту вообще все и всех.
Наполеон догоняет его на самом пороге, кладя руку ему на плечо.
– Ты в порядке? – Илья кивает и сжимает его пальцы своими, убирая с плеча. – Не вини себя.
– Поехали отсюда куда-нибудь, пожалуйста, – Илья хочет закурить, но вспоминает, что вчера он докурил последнюю сигарету из пачки. Он хочет выпить, но помнит, что от вкуса алкоголя его тошнит. Да и вид пропитого насквозь Джереми так и застыл в глазах.
В машине Наполеона все еще пахнет мятой, и этот запах несколько успокаивает заведенного Илью. Дворняжка, уже не лающая, а только высовывающая морду в заборную щель, глухо рычит, продолжая скалить зубы. Илья уже отворачивает голову и поднимает оконное стекло, когда из дома выходит Джереми, выкрикивая что-то вроде «Мне все равно жаль».
– Все меняются, – тихо произносит Наполеон, закрывая окно вместо Ильи. – Этому парню тоже досталось.
– От этого, знаешь ли, мне не легче.
Наполеон усмехается, кивая и заводя машину.
– Я понимаю твои чувства. Мне тоже пришлось не сладко в школе, – Наполеон пожимает плечами, когда машина заводится, и трогается с места. – Наверное, не поверишь, но я был реально толстым. То есть если у меня под задницей нет двух стульев, то я гарантированно упаду.
Илья поворачивает голову, глядя на мускулистые руки Наполеона, и с недоверием поднимает взгляд на его лицо с выточенными, будто из мрамора, скулами.
– Да нет, я серьезно. И все эти истории с маканием головой в унитаз, бросанием в мусорное ведро и оскорблениями мне слишком знакомы. Правда в драки меня не затаскивали и к директору не вызывали, – Наполеон снова жмет плечами, постукивая пальцами по рулю. – Но это переработанный материал. В смысле мне обидно, конечно же, когда я это вспоминаю, но мозгами-то я понимаю, что сейчас все по-другому. Я уже не толстый обидчивый мальчик, а тот, кто может в случае чего и сдачи дать, – Наполеон закусывает нижнюю губу, несколько секунд жуя ее и отпуская. – Не знаю, что стало с теми людьми, но что-то мне подсказывает, что они ушли недалеко от твоих.
Илья опускает взгляд от Наполеона и отворачивается обратно к окну, упираясь в него лбом. Наполеон прав. В чем-то. Эти люди и вправду переработанный им материал, к которому возвращаться не стоит. Но Илья уже не хочет иначе. Это его последнее дело. И хотя бы его он должен завершить без мыслей о том, что могло бы быть иначе, там, где-нибудь, в параллельной вселенной.
– Я ни разу не видел тебя в школе, – вполголоса произносит Илья. В детстве ему казалось, что весь мир ненавидел его одного. И, видимо, в упор не замечал, что это было повсеместно.
– Я рос не здесь, – Наполеон щелкает стереосистемой, включая радио, из которого начинает литься бархатный голос Пресли. Он вместе с запахом мяты, застывшим в машине, действует почти усыпляюще. – Я, наверное, навязчивый, да?
Илья мотает головой, посмотрев в сторону Наполеона, продолжающего стучать пальцами по рулю. Его настроение меняется каждые несколько минут. И Илья уже просто не успевает понять, когда Наполеон расстроен, а когда готов горы свернуть. Наполеон в принципе странный.
– Я второй день гоняю тебя подвозить меня ко всяким людям. Это скорее я навязываюсь.
Наполеон улыбается, и Илье становится немного легче.
– Я не против. Это все равно лучше, чем торчать в школе, – он поворачивает к нему голову и облизывает губы, чтобы заговорить снова. – Завтра тебе тоже куда-то надо?
Илья кивает, усмехнувшись, и поднимает руку вверх.
– Ты не обязан меня подвозить. Ты не водитель.
– Я уже вызвался, – Наполеон улыбается, щелкая пальцами по раскрытой ладони мужчины. – Так что не переживай. Подойдешь завтра к школе?
Илья кивает, с облегчением думая о том, что ему действительно повезло со спутником.
Наполеон уезжает, оставляя его возле гостиницы ровно в половину седьмого. Илье кажется, что Наполеон понимает его как никто другой. Если он не врет, то он такой же неудачник, как и он сам. Это успокаивает Илью и в некоторой степени заставляет поверить в то, что в его жизни не все так плохо. Удивительно даже, как быстро может меняться мнение о человеке, который, казалось бы, был одной крови с тем, кто превратил твое детство в ад.
В номере Ильи стоит полумрак. Он щелкает выключателем, но светлее не становится. Хотя этого хватает на то, чтобы, присев на кровать, вычеркнуть еще один пункт карандашом.
Илья думает о том, во что превратился Джереми. В детстве, в школьное время он не был красавцем, но он был похож на человека. Из плоти и крови. Живого человека, с какими-то мыслями и целями, пусть совсем размытыми и неправильными. Но теперь он был похож на живой скелет, держащийся лишь на алкоголе и ненависти ко всему живому.
Илья думает о том, кем стал мистер Хаггинсон. Его родной племянник не считает его адекватным человеком, а сам он живет, запершись в четырех стенах, глухой и озлобленный. Мистер Хаггинсон оказался его кошмаром наяву, кошмаром о том, кем может стать человек в старости. И от этого Илье не по себе. Чертовски не по себе.