— Что за черт? — сипло спросил Хаук. Язык ворочался во рту распухшим червем, а слышать ответ совсем не хотелось. Зато очень хотелось пить.
— Шустрик, их тут много, — отозвался Джей с невозмутимостью, бесящей с первых шагов изнурительного бега, — я тебе оставлю пару штук. Вряд ли ты сейчас хочешь есть… Воды дать? Или сам?
— Сам… Но какого черта мы стоим?
— А ты в состоянии бежать?
Хаук демонстративно отвернулся, почувствовав смешок затылком. Но тут в поле зрения попала полная фляга воды и сразу стало плевать на все, кроме сладковатой жидкости на губах, языке и, главное, — внутри.
— Так что за приступ милосердия? — повторил свой вопрос Хаук, когда почувствовал себя живым, но уставшим и голодным. На скорченных, как будто обугленных существ он смотрел теперь с определенным интересом. Джей уже не раз успел доказать, что для еды внешний вид не главное.
— Никакого милосердия. Все по плану. Сначала ты работаешь на износ — потом два дня восстанавливаешься. Затем снова бегом… и так до тех пор, пока мы не достигнем Каньона Новичков. В городе у тебя будет еще два дня куда более полноценного отдыха, потом уже, если ты выдержишь забег, начнем нормальное обучение.
— А если не выдержу — сдохну?
— Ну, это самый крайний вариант. Если не выдержишь — дорога в Пустошь для тебя закрыта. Я откажусь тебя учить и любым способом настою на том, чтобы ты больше не вышел за границы купола в рядах «внешних».
— Прямо любым? — хмуро брякнул Хаук, все же берясь за хвост одной из зажаренных тварей и внимательно принюхиваясь. Но Джей заставил прикусить язык одним взглядом.
— Любым, Хаук. Если придется — буду стрелять по коленям. «Правильная» травма, и тебя никто не возьмет, пока не сделаешь протез. А пока на него накопишь — глядишь, энтузиазм поубавится.
— Ты это серьезно сейчас?
— Абсолютно. По мне лучше лишить тебя ног, чем позволить тупо дохнуть в Пустоши от отсутствия мозга.
— Ну, знаешь…
Недоговорив, Хаук по примеру Джея содрал почерневшую шкурку и впился зубами в неожиданно мягкое мясо. Только сказанное, увы, было слишком хреновой приправой к завтраку.
Так продолжалось вечность.
Долгую, жаркую, тягучую. Под конец Хаук вовсе перестал различать что-то перед собой, Джею повиновался на автомате. Двигался — тоже. Два дня передышки казались незначительными секундами, а в голове упрямо бился один единственный вопрос: когда? Черт возьми, когда все это закончится?!
И, увидев перед глазами вместо пронзительной синевы освещенный скупым светом потолок, Хаук подумал, что вот он: его собственный рай. Вокруг было тепло и непривычно мягко. Волосы шевелил легкий прохладный ветерок. Всё казалось невероятным сном, проснуться после которого в выжженной пустыне стало бы худшим кошмаром.
Впрочем, появившаяся в поле зрения морда драгоценного учителя привела в себя не хуже раскаленного песка.
— Я что, жив? — просипел Хаук первое пришедшее на ум. — Или ты того, со мной?
— Раз несешь дурь, буду считать, что ты в порядке, — усмехнулся Джей и без вопросов вытряхнул из мягкого уюта кровати. В прямом смысле. За ногу. Хаук едва успел извернуться, чтобы избежать знакомства затылка с полом.
— Охренел?!
— Почти сутки дрыхнешь, хватит с тебя. Тем более уже полностью восстановился.
— Это ты с чего взял?!
Рядом раздалось сдержанное покашливание, и Хаук повернул голову, чтобы встретиться с ровным взглядом мужика в белом медицинском халате. Только сейчас, оглядевшись, высотник узнал обычную больничную палату. Ну, не самую обычную. В своем городке он такой просторной в жизни не видел.
— Душ, завтрак — и идем в гостиницу, — коротко скомандовал Джей. Хаук подчинился, осознав сказанное, лишь когда в загривок ударили тугие струи едва теплой воды. В гостиницу, значит? Выходит, здесь у Джея не нашлось таких друзей, как Страйд.
На улице оказалось оживленно и шумно. Но город снова смог удивить. Хаук ждал чего-то вроде Брайта — полное торгашей, забегаловок и ремесленников, а увидел… Детскую площадку. Ничего другого в голову просто не шло. Дети тренировались, дети играли, дети выслушивали какие-то внушения от наставников, дети вдохновенно малевали что-то на одной из немногих чистых стен… Повсюду было столько детей, что присутствие старших как-то терялось.
Хотя, конечно, далеко не всех тут справедливо звать детьми. Попадались совсем малыши, лет одиннадцати на вид, но большинству можно было дать пятнадцать или больше. С запозданием поняв, что это все ученики, Хаук почувствовал себя крайне странно. От кого-то он слышал, что в имперских школах можно остаться на второй круг за хреновую успеваемость.