Зря Гончаров надеется на индульгенцию. Они, офицеры «Альфы», не «не обидели» красных, а предали красных вместе с нашей Советской Родиной и перешли на сторону белых, голубых и зеленых. И останутся они в истории России, как остался в истории человечества Иуда, как остался в истории Советского Союза Власов, как остались Горбачев и Ельцин. Хватает совести говорить о выполненном долге после всего случившегося со страной и народом, в том числе и по их милости. Если бы была хоть крупица совести, то покаялись бы, прощения попросили - русский народ добрый, простил бы. Или хотя бы публично не заявляли о чистой совести и честно выполненном долге, а замаливали бы страшный грех предательства вдали от глаз людских. Честные люди раньше стрелялись или спивались от угрызения совести, но это было раньше, а теперь бывшие бойцы невидимого фронта вполне успешно вписались в криминальный капитализм, и «сегодня больше сотни структур: банковских, страховых, охранных, юридических, аналитических - возглавляют офицеры «Альфы». И эти структуры в сфере бизнеса имеют достаточно высокий имидж».
Судя по напористости и убежденности, с которой бывший коммунист выступает против национализации разворованной народной собственности, отбрасывая разумные доводы в пользу национализации и используя при этом набившие оскомину либеральные пошлости против национализации, возникают невольно сильные подозрения в тесной ассоциации Ассоциации «Альфа» с теми самыми структурами, которые прибрали к рукам общенародное достояние и подпитывают наших бывших бойцов невидимого фронта за «исполненный долг» в 91-м и 93-м годах.
Когда читаешь об этих бойцах невидимого фронта, то непроизвольно всплывает в памяти, независимо от воли и сознания, знаменательная фигура еще одного бойца, правда не нашего, но имя которого вошло в века и стало нарицательным для обозначения бойцов определенного типа, Жозефа Фуше - министра полиции Франции в 1799-1802 гг., 1804-1810 гг., 1815 г., служившего то республике, то Наполеону I, то Бурбонам, предавая всех поочередно. А перед глазами сразу возникает Феликс Дзержинский с петлей на шее среди пьяной толпы под окнами штаб-квартиры бойцов невидимого фронта, которые в эти паскудные дни, наверное, сами превратились в невидимок подобно своему невидимому фронту и, спрятавшись под столы, судорожно пережевывали свои партийные билеты.
Cергей ЕРМОЛИН
ПОСТИНДУСТРИАЛЬНОЕ ОБЩЕСТВО
У нас очень много говорят о постиндустриальном обществе (оно же информационное), переход к котором осуществляется в наши дни (не думаю, что в СНГ, но в мире – да). Особенно любят ссылаться на постиндустриализм разные «начальники режимов» СНГ, те, кто разменяли общее благополучие на личное процветание. Само слово «постиндустриализм» греет им душу, как бы дает индульгенцию за ту чудовищную деиндустриализацию, которую они преступно организовали с 1988 по 1998 гг.
Должен их сразу же огорчить: информационная, она же постиндустриальная эра вовсе не предполагает деиндустриализации, как им это по безграмотности привиделось. Напротив, постиндустриализм правильнее было бы называть гипериндустриализмом. Чтобы было понятнее, объясню простым примером. В XVIII веке для прокорма страны требовалось не менее 80% населения занять в сельском хозяйстве; и это не отменяло голода, нехватки продовольствия, социальной дистрофии и пр.
В конце ХХ века наиболее развитые страны мира могли прокормить себя без голодовок и физиологической нехватки белков, жиров, углеводов силами… 5-2% населения! Это ведь не значит, что общество крупнотоварного, машинного, высокотехнологичного сельского хозяйства стало «деаграрным». Оно стало гипераграрным, поскольку выработка на каждого агрария, занятого в производстве продуктов питания, выросла в тысячи раз!
Почему же возникает иллюзия, что сельское хозяйство (на самом деле бесконечно более развитое, чем в средневековье) исчезло? Потому что наши наблюдатели-обыватели привыкли мерить труд не трудом, а потреблением. Постаграрное общество (оно же индустриальное) – это понятие не экономическое, а социальное. Общество стало казаться постаграрным потому, что в агросфере требуется теперь за счет науки и техники на порядок меньше рабочих рук, и она социально невелика. Очень производительна, но ДЕМОГРАФИЧЕСКИ населена негусто. Отсюда и иллюзии…
Постиндустриальная эра – то же самое, только в мире индустрии. Это не уход индустрии из жизни, а, наоборот, такое высшее развитие индустриальной производительности, которое позволит, как и в сельском хозяйстве, большинству населения попросту встать и уйти с заводов. И позволит, как я выразился, и заставит – потому что прежней численности персонала будет не нужно…
В чем же заключается новизна информационной-постиндустриальной эры? Не в том, конечно, что промышленное производство, развиваясь, требует все меньше рабочих рук, все меньше чернорабочих, все меньше людей может и хочет разместить на тучных хлебах своей занятости. Это, как раз таки, было всегда. Вспомним немецкий стих начала ХХ века: «…автоматы пришли из Берлина/ теперь нужно меньше рабочих рук/ вставайте за обе машины». Вспомним индийских ручных ткачей, которых уморил механический ткацкий станок, привезенный из Англии.
Индустриальное развитие шло с одной и той же тенденцией, что в доиндустриальную, что в индустриальную, что в постиндустриальную эпохи. Тенденция эта такова: 1. Облегчение труда через полезное приспособление => 2. Возможность сделать больше традиционного продукта => 3. Отмена необходимости прежнего числа работников, производящих традиционный продукт => исход «лишних людей» либо в смерть и гибель, либо в производство нового продукта. Однако новый продукт вскоре становится стандартным, традиционным, и тогда см. пункт 1 индустриальной тенденции…
В мире идет постоянное состязание между ФОРМАМИ ПРОИЗВОДСТВА и ВИДАМИ ПРОИЗВОДИМОГО. Совершенствуясь, формы производства выдавливают людскую массу за проходную заводов и фабрик, но новые виды производимого разбирают эту выдавленную социальную массу и вовлекают её в новый производственный процесс.
Все это старо как мир и, повторюсь, никакого отношения не имеет к постиндустриализму. Постиндустриализм как явление социальное, а не производственное – это эпоха такого развития производительных сил, когда человечество отказывается равнодушно смотреть на массу высвобождающихся на производствах людей и решает найти им гарантированное занятие и заработок. Если прежде судьбу «лишних людей» решали слепая судьба и инновационный предприниматель, то теперь их судьба – зона заботы и ответственности всего общества.
Но, поставив социальную проблему именно таким образом, постиндустриализм не может уйти и от экономической проблемы: «лишних» все больше и больше, оптимизация производства позволяет буквально заваливать всеми мыслимыми продуктами силами очень небольшого числа людей.
Если в низкоразвитых обществах рабочие и крестьяне составляли подавляющее большинство населения (и, как вы понимаете, не от хорошей жизни, а просто потому, что иначе было нельзя), то в постиндустриализме есть шанс оставить в полях и на заводах ничтожное меньшинство.
Что тогда делать большинству? Паразитировать? Отчасти да, такое решение проблемы выдвинули уже все известные нам высокоразвитые государства. Придуманы миллионы вакансий, которые, мягко говоря, не очень нужны и которые, вполне могут быть сокращены без ущерба для производства. На этих вакансиях трудятся миллионы выпущенных фабричным молохом «лишних» людей. Им придумывают труд, чтобы не развращать бездельем и чтобы немногие оставшиеся на фабриках не слишком им завидовали.
Здесь мы можем вспомнить советскую теорию «свободного выбора профессий» и «поиска занятия по душе». Здесь же помянем и американскую традицию «вэлфера», т.е. выплаты неработающим, чтобы они не умерли и продолжали не работать, американский «малый бизнес», поглотивший более половины населения США, но при этом по сути своей убыточный, финансируемый правительством США (какой же тогда это бизнес?!) в угоду теории, что «люди должны где-то работать». Много что можно вспомнить, размышляя о гуманном отношении к высвобождаемым производством людям.