Правда, «историки» пытаются объяснить «стойкость» защитников Праги тем, что все население от мала до велика взяло в руки оружие и умирало, защищая каждый свой дом, за свободу Польши. Тут надо принять во внимание один нюанс – как указывают многие источники, Прага была еврейским предместьем Варшавы, а чтобы евреи умирали за свободу Польши, а тем более за право шляхты иметь рабов на востоке – это, уж простите, какая-то фантастика. Да и откуда бы евреи взяли оружие, если его не хватало даже армии мятежников – вторую и третью линию войск Костюшки составляли обычно косиньеры – мобилизованные крестьяне, вооруженные лишь косами, надетыми на длинные древки. В любом случае, если человек берет в руки оружие и участвует в бою, считать его мирным обывателем уже никак нельзя.
Россказни о яростном сопротивлении Праги являются брехней. Все дело было кончено в несколько часов, и потери 25-тысячного русского войска составили всего 580 убитыми и 960 ранеными, в то время как из 20 тысяч поляков, защищавших Прагу, убито и ранено 8000 и взято в плен 9000, а 2000 считаются утонувшими в Висле, куда они в панике бросились после того, как во время боя русские, отрезая врагу путь к отступлению, подожгли мост. Да, патриотический порыв шляхты иссяк как-то очень быстро.
Но давайте допустим, что русские действительно, как пишет «историк» Буровский, «махали еще кричащими младенцами на штыках в сторону не взятого города, кричали, что со всеми поляками сделают так же». Интересно, сможет ли Буровский что-то кричать, если его слегка наколоть на штык. Еще интереснее, зачем пугать таким образом врага? Ведь у всякого нормального человека при виде таких ужасов отпадет всякое желание сдаваться в плен, если противник не щадит даже детей. Даже матери будут как волчицы защищать своих чад, что уж говорить о мужчинах, в руках у которых есть оружие. Между тем Суворов всячески сподвигал поляков к капитуляции. Во-первых, он не стал обстреливать из пушек Варшаву (а это очень весомый аргумент, знаете ли!). Во-вторых, многих плененных шляхтичей отпускали под честное слово больше не воевать с русскими сразу после битвы (повстанцев-крестьян вообще не брали в плен, так как кормить такую ораву – себе дороже). Кстати, многие из них нарушили слово и появились в России в качестве союзников Наполеона, как, например, генерал Ян Домбровский. Король Понятовский попросил Суворова отпустить одного пленного офицера. Суворов ответил: «Если угодно, я освобожу вам их сотню… двести… триста… четыреста… так и быть - пятьсот…» В тот же день было освобождено более пятисот офицеров и других польских пленных. В-третьих, он предложил настолько милостивые условия капитуляции, что отказаться было просто невозможно.
Поляки не заставили себя ждать. Сначала для переговоров прибыл министр иностранных дел непризнанного правительства мятежников Игнатий Потоцкий, но Александр Васильевич не удостоил его своим вниманием, потребовав для обсуждения условий капитуляции представителей официальных властей. На следующий же день трое уполномоченных депутатов магистрата подписали с Суворовым акт о капитуляции, который обещал следующее: «Именем Ее Императорского Величества, моей Августейшей Государыни, я гарантирую всем гражданам безопасность имущества и личности, равно как забвение всего прошлого, и обещаю при входе войск Ее Императорского Величества никоих злоупотреблений не допустить». 9 ноября состоялось торжественное восшествие Суворова и его войск в Варшаву. На конце моста представители магистрата Варшавы с поклоном вручили Суворову городские ключи. Условия соглашения Суворов выполнил, чем очень удивил поляков, с трепетом ожидавших кары за свои кровавые прегрешения. Русский фельдмаршал заслужил тем самым большое признание мещан, от имени которых 24 ноября 1794 года, в день ангела императрицы Екатерины II, варшавский магистрат вручил ему золотую табакерку (ныне находится в музее Суворова), украшенную бриллиантами. На крышке оной был изображен герб Варшавы — плывущая русалка, а над нею надпись «Warszawa zbawcy swemu» (Варшава своему спасителю). Внизу дата штурма Праги — «4 ноября 1794 г.». В хрониках упоминается еще и богато украшенная сабля с надписью «Варшава своему избавителю», поднесенная варшавскими обывателями Суворову в знак признательности за прекращение своеволия черни. В письме Румянцеву Суворов отмечал: «Все предано забвению. В беседах обращаемся как друзья и братья. Немцев не любят. Нас обожают».
Но на все упреки в жестокости Суворов ответил самолично: «Миролюбивые фельдмаршалы при начале польской кампании провели все время в заготовлении магазинов. Их план был сражаться три года с возмутившимся народом. Какое кровопролитие! И кто мог поручиться за будущее! Я пришел и победил. Одним ударом приобрел я мир и положил конец кровопролитию».
Так почему же в мировом общественном мнении так прочно укоренился миф о пражской резне? После поражения мятежа по всей Европе, как тараканы расползлись представители польской аристократии, кричащие на каждом углу о кровавых зверствах русских карателей. Особенно много эмигрантов сбежало во Францию, где, сидя в кабачках, они раз за разом пересказывали свои страшилки, обогащая их все новыми и новыми подробностями. И это имело весьма любопытные последствия. В 1814 г. в Париж торжественно вошли русские полки, квартировавшие там до 1818 г. Парижане, наслушавшиеся от беглых поляков ужасных басен, находились в оцепенении, представляя, как жуткие бородатые казаки будут всех поголовно насиловать и рубить саблями детей. Однако выяснилось, что русские совсем не дикари и максимум вольностей, которые могут позволить себе казаки, – это мыть коней и самим плескаться в Сене, смущая француженок видом своих обнаженных торсов. Казачьи офицеры, как оказалось, прекрасно говорят по-французски и всю свою лихость проявляют исключительно на пирушках и балах, затанцовывая до упаду местных красоток.
Но поляки есть поляки – лебезят перед сильным, но всегда готовы пырнуть слабого. Суворова они сегодня почитают не иначе как военного преступника и душителя польской свободы и льют крокодильи слезы по невинно убиенным пражским младенцам, так же как и по катынским сидельцам, умученным злобным тираном Сталиным. Русские для них вновь являются олицетворением варварства и кровавого зверства, а нынешние хозяева РФ им энергично подыгрывают. Оно и понятно – ведь одно дело делают – всеми силами превращают русских в русишвайнов, а Россию во Всходние Крэсы цивилизованного Запада.
А. КУНГУРОВ
ЖИЗНЬ – БОРЬБА
В столице Франции установлен монумент в честь генерала Дюма - отца автора «Трех мушкетеров». Монумент создан скульптором Дрисс Сан-Арсиде и весит пять тонн. Он представляет собой символическое, увеличенное до высоты в пять метров изображение оков. Одно кольцо оков разбито, что символизирует освобождение от рабства, другое остается целым, указывая на продолжение его существования. Сам автор памятника говорит, что «целое кольцо символизирует детство Дюма и его пребывание в рабстве, а расколотое - его освобождение и славу». Монумент памяти генерала Дюма установлен в 17-м округе Парижа на площади генерала Катру, напротив посольства Гаити - бывшего владения Франции, откуда и прибыл в метрополию будущий генерал. Памятник образует единый комплекс со стоящими там памятниками Александру Дюма-отцу, автору «Трех мушкетеров», и Дюма-сыну, создателю «Дамы с камелиями». В истории Парижа это уже второй памятник генералу Дюма. Первый был установлен на этой же площади в 1913 году по инициативе писателя Анатоля Франса, однако во времена Второй мировой войны его уничтожили оккупационные войска как не соответствующий нацистской идее о «чистоте белой расы». Такую печальную участь разделили с ним в годы войны еще 130 памятников страны.
Тома-Александр Дави де ла Пайетри Дюма, которому посвящен новый монумент, прошел большой путь в жизни и в истории Франции. Он был рожден на Гаити черной рабыней от маркиза из Нормандии Дави де ла Пайетри. После смерти наложницы аристократ продал всех нажитых с нею четырех детей в рабство - с правом в дальнейшем выкупа старшего из них. Впоследствии он действительно выкупил и усыновил юношу-мулата. Но отношения их прервались после ссоры, вызванной женитьбой аристократа на его новой домохозяйке. Тома-Александр уходит в армию и становится драгуном полка Королевы французской армии. При этом он идет против воли отца, считающего, что не дворянское это дело служить в армии. Чтобы не позорить аристократическую фамилию отца-маркиза, юноша берет себе фамилию матери, которую звали Мария Сесетта Дюма. Причем фамилия ее была просто прозвищем от простолюдинского выражения «дю мас» - «домашняя», «домохозяйка», «служанка».