Судья зачитывает следующий вопрос: «Расскажите, пожалуйста, когда и при каких обстоятельствах Вы познакомились с Владимиром Васильевичем Квачковым, и какие имеете с ним отношения?»
Яшин: «Слышал о нём давно. А встретились с ним, познакомились где-то в году 94-м, когда он в Москву приехал, потом вместе держались – и быт, и работа. И это плавно переросло в хорошие отношения. Когда дочка моя родилась, его жена Надежда стала её крестной матерью. Мы семьями общались».
Судья: «На каком основании Вы решили, что Квачков разрешит Вам жить на своей даче?»
Яшин изумлён странностью вопроса: «По договоренности с ним. Он по-человечески подошел. Ведь меня на улицу выгоняют».
Судья явно занимается отсебятиной: «А где бы он сам со своей семьей проживал?»
Яшин еще не остыл от изумления: «У него квартира в Москве. Как это? Друга с семьей на улице оставить, а самому балдеть на даче? У нас так не бывает. У нас вообще все помогают друг другу чем могут».
Судья: «Известно ли Вам, когда молодые люди, которые жили на квартире в Жаворонках, покинули эту квартиру?»
Яшин: «Когда покинули – мне неизвестно. Я в Москве крутился, приезжаю – дверь заперта. С одним из них, Алексеем, я встречался, когда вышел из тюрьмы. Спросил его: придешь в суд, дашь показания? Он говорит: извини, не могу, нас, как вас, посадят на три года и будут плющить, как Карватко».
Адвокат Чубайса Шугаев немедленно вступается за честь следственных органов: «Я протестую! Что значит – «плющить»?!».
Яшин суровеет: «Ну а прижигать сигаретой руки – это как называется?»
Судья вслед за Шугаевым горой вздымается за следователей, как будто напрочь забыла показания на суде самого Карватко: «Подсудимый Яшин предупреждается о недопустимости нарушения закона!».
«Вы ссылаетесь на свое уважительное отношение к Квачкову В.В., - вновь обращается она к списку вопросов, - почему же тогда Вы не выполнили его просьбу по хозяйственным работам?»
Яшин виновато: «Понадеялись на авось. Личная недисциплинированность плюс употребление алкогольных напитков. Хотели совместить приятное с полезным, но приятного оказалось больше».
Судья: «В каком состоянии здоровья находился Найдёнов 14 марта 2005 года?»
Яшин: «Четырнадцатое число он начал здоровым. Но на даче поскользнулся, упал, рука у него повредилась. Я это шестнадцатого числа заметил: подошел, обнял его, и, видно, локоть задел. «Не могу, - говорит, - ни согнуть, ни разогнуть». Я говорю: иди в травмпункт. «Нет, - говорит, - сейчас лекарство примем, и все будет хорошо».
Судья: «Почему же Найдёнов приехал 16-го числа с больной рукой?»
Яшин бесхитростно: «Он нам был нужен как специалист. Чтобы показать, что и как делать. А гвозди я и сам сумею забить».
На этом список вопросов присяжных иссяк, породив вопросы у присутствующих в зале. Если присяжные заседатели должны, как их предупредила судья, решать вопрос о виновности или невиновности подсудимого, о его причастности или непричастности к деянию, то почему ни одного подобного вопроса не было в заветном списке? Неужели присяжным уже всё ясно, и им осталось разобраться лишь в хронологии дачного пьянства подсудимых да что они конкретно покупали на строительных рынках? Им что, уже ясно и понятно, кто 17 марта 2005 года был утром на Митькинском шоссе? Кто устанавливал там взрывное устройство? Кто стрелял из автоматов?.. Подсудимых об этом присяжные не спрашивают, хотя им предстоит отвечать на ответственнейший в их жизни вопрос, решающий судьбу человека: доказана ли виновность подсудимого в деянии! Дух захватывает от важности решения. Неужели оно будет основано на умозаключениях, вынесенных из подобных допросов подсудимых?..
По окончании допроса прокурор зачитал показания Роберта Яшина на суде 2008 года, но они практически ничем не отличались от его нынешнего повествования.
Судебное заседание закончилось на удивление мирно: судья вернула Яшина в зал суда, откуда его изгнали пять месяцев назад. Так что судебный процесс для него, как у некоторых образование, - очно-заочный.
Квачкова загнали в трясину запретов
Есть в нашей скорбной судебной системе одно вселяющее надежду слово, внушающее оптимизм, - защита. Каждый подсудимый знает, что как бы ни были тяжки предъявленные ему в суде обвинения, непременно наступит миг, когда он сможет хотя бы попытаться отстоять свою правду - ему предоставится право на защиту. Манящее и мерцающее впереди милосердие правосудия подобно маяку для терпящего бедствие корабля. И вот он наступает этот миг, когда все аргументы обвинения исчерпывающе изложены на суде, и защита вступает в свои права, чтобы оборонить подсудимого от напасти. Но… не тут-то было!
На суде по делу о покушении на Чубайса настал черед Владимира Квачкова давать показания: объяснить присяжным, как всё обстояло на самом деле. Присутствовать на судебных слушаниях Квачкову запрещено аж с февраля (пять месяцев судят заочно!), поэтому его появление в суде вызвало большой интерес прессы и публики. В зале битком народу, мест не хватает. Присяжные заседатели, удивляясь непривычной тесноте в зрительских рядах, с любопытством рассматривают зал. Пристав вводит Квачкова, тот останавливается у трибуны.
Судья Пантелеева заметно встревожена людским наплывом, нервно требует убрать выложенные микрофоны и напускает судебного пристава проверить, не ослушался ли репортер «Эхо Москвы», выключил ли он микрофон?.. Столь вопиющее попрание Закона в суде – права вести аудиозапись в открытом процессе, не испрашивая на то ни у кого разрешения, - настолько ошеломило журналистов, что ни один из них даже не пискнул. За них вступился было представитель Чубайса Гозман, однако и он не напомнил судье о законных правах журналистов, лишь заискивающе проблеял просьбу разрешить прессе пользоваться диктофонами. Хлопоты Гозмана понятны, ведь это он привёл многих репортёров в надежде, что они самолично убедятся в экстремизме подсудимого Квачкова, о чем сам Гозман не устает напоминать в многочисленных интервью. В ответ на лепет Гозмана судья Пантелеева раздражённо пеняет ему, что никакого разрешения на право аудиозаписи в открытом процессе не требуется, она лишь просила убрать незнакомые ей предметы, объясняя на слезе: «За Вами, господин Гозман, никто из присутствующих в зале не бегал ещё с незнакомыми предметами, а за мной бегали!». Представив себе крупногабаритную судью, бешеным аллюром спасающуюся от журналистов с микрофонами в руках, зал, естественно, заулыбался, но накрытые хмурым взглядом судьи улыбки скоропостижно скончались.
Допрос Квачкова начал адвокат Алексей Першин: «Принадлежит ли Вам гараж, в котором обнаружены боеприпасы и пистолет ПСМ?».
Квачков: «Вообще-то гараж этот – незаконное строение. Никто из членов моей семьи не является его юридическим владельцем. До 2005 года мы сдавали и квартиру, и гараж внаем. В 2004 году гаражом пользовались таджики, которые ремонтировали нашу квартиру».
Першин: «Допускали ли Вы хранение таджиками боеприпасов?»
Квачков: «Я предполагал возможность использования гаража для хранения таджиками наркотиков. Предупреждал, чтоб ничего подобного не было. В отношении оружия не догадался предупредить».
Першин: «Известно ли Вам, кому принадлежит пистолет ПСМ, найденный в гараже?»
Квачков: «Мне он точно не принадлежит, а, согласно официальным документам, имеющимся в деле, том 20-й, лист дела 72-й, принадлежит какому-то гражданину Таджикистана».
Ни с того ни с сего судья вдруг забеспокоилась: «Я разъясняю Вам, подсудимый Квачков, что Вы допрашиваетесь о фактических обстоятельствах дела, при этом ссылка на материалы дела не допускается. Вы должны говорить только то, что знаете лично».
Требование судьи рассказывать об обстоятельствах дела без ссылки на материалы дела - всё равно что требовать ходить на руках без рук, озадачивает всех, но судью нимало не смущает.
Першин: «Что Вы можете сказать о патронах, найденных в канистре в гараже?»
Квачков: «Там есть партии по два, по три, даже по одному патрону для совершенно разных типов оружия, в том числе иностранного. Это точно собирал человек, не имеющий отношения к военному делу. Я, как командир бригады спецназа в прошлом, могу лишь…»