Невозможно было сказать ему, что он мешает. Такой упрек не мог сорваться у нее с языка. Присутствие этого малютки вынуждало ее к бо́льшей деликатности, чем еслиб перед ней находился взрослый человек.
Она должна была покориться. Водворилось долгое молчание. Видя, что и мальчик не нарушает его, она вдруг почувствовала любопытство; ей подумалось, что он, может быть, ушел и что она опять осталась одна. С радостною надеждой она обернулась, но мальчик был на прежнем месте; он полулежал на земле и, видимо, был совершенно поглощен какою-то игрой. Она нагнулась к нему. Из скорлупки букового ореха он устроил себе тележку, нагрузил ее комочками земли и двигал за стебелек, как за дышло. На пути ему попадались рыжие лесные муравьи, и иногда он нарочно наезжал на них, забавляясь тем, как они опрокидывались на спину, или преследовал их с такою быстротой, что, спасаясь от него, они отбивали ножками настоящую барабанную дробь. Очевидно, он готов был хоть целый день просидеть тут и совсем позабыл о тетке.
Она тихо поднялась со скамьи, так что не слышно было и шелеста ее платья, и бесшумною, осторожною походкой двинулась опять к лесу. Она не решалась даже оглянуться из боязни, что один уже взор ее может привлечь к себе внимание ребенка.
Лишь тогда, когда она отошла на значительное расстояние и скрылась за кустами, она, наконец, обернулась: ей так хотелось удостовериться, что он не идет за нею. Она увидала его в некотором отдалении: он шел по той же дорожке, по которой шла и она, — шел, наклонив головку и старательно обстругивая какую-то палочку, — он не потерял из вида своей тети.
Ей вдруг представилось, будто это маленькое существо несравненно сильнее ее самой; она почувствовала страшную усталость и изнеможение и бросилась на землю, прислонившись спиною к стволу старого бука.
Мальчик подвигался все тем же тихим шагом, продолжая обстругивать свою палочку. Женщина лежала и смотрела на его маленькие, тоненькие ножки в темносиних чулках. С тупою, механическою восприимчивостью она заметила, что правую ступню он заворачивал внутрь, как-то лениво качая ножку на каждом шагу. Она вглядывалась в маленькую, худенькую, наклоненную фигурку в матросской курточке с синим кантом и потом взор ее остановился на детском личике под мягкою, загнутою вверх касторовою шляпой.
Мальчик был совершенно поглощен своим занятием, и на его нежных, бледных чертах лежало выражение полного покоя. На минуту женщиной овладел суеверный страх: этот ребенок не был похож на других детей; ей почудилось, что он послан к ней из какого-то неведомого мира. Потом она пришла в себя; испуг был вызван ее собственным болезненным настроением. То, что она видела перед собой, было ничто иное, как детская беспечность и безмятежность.
Мальчик подошел к ней, стал на колени в траву и, не поднимая головы, продолжал свою работу.
— Эйнар!
Он поднял на нее свои ясные глазки, в которых светился вопрос, и перестал строгать.
— Почему ты не отстаешь от меня?
— Мне мама велела.
Бледное лицо исказилось горечью и унижением. Значит, ее стерегут, как помешанную! — Она приложила руку к пульсу, — Глупцы, неспособные понять, что она приняла холодное, спокойное решение! Презренные черви! Жалкие сурки! Да, они готовы влачить бремя бесцельного, бессмысленного существования, готовы влачить его все дальше и дальше и им в голову не приходит сбросить его навсегда! Мало того, они еще посягают на свободу других! — и на чертах ее промелькнуло выражение гадливости и отвращения.
— Как сказала тебе мама?
Он опять опустил палочку и ножик, чтоб взглянуть на тетку.
— Мама сказала: тетя больна, не отходи от тети, может быть, ей что-нибудь понадобится.
Он говорил медленно, с явным старанием передать слово в слово приказание матери, и пристально глядел на тетку, как бы для того, чтоб прочесть на ее лице, хорошо ли она поняла его и уверена ли она в том, что он сказал правду.
— Мне ничего не надо, — произнес неприветливый голос.
— Ну что-ж, я, все-таки, останусь здесь, — ответил ребенок, тихо радуясь тому, что может быть полезен.
— А разве тебе не хочется вернуться к той скамейке, где у тебя была тележка?
— Нет, я теперь придумаю что-нибудь другое.
Она пролежала несколько минут в тягостном молчании, точно прикованная к своему месту, между тем как малютка хлопотливо перебирал сухие листья и хворост. Ей казалось, что она ненавидит его. Но она не могла оторвать глаз от этих тонких, маленьких членов и от нежного личика, сохранявшего даже во время игры это не детское выражение сосредоточенности.
Она встала.