Теперь мы ехали на запад; сильные свежие лошади легко несли нас через Сайренчестер к Глостеру, а дальше через холмы Бердлип-Хилл. Я полез зачем-то в седельную сумку — и обнаружил там кошель с деньгами: двенадцать золотых монет и немного серебра.
— Можно мне взять вторую шпагу? — спросила вдруг Лила.
— Шпагу? — с изумлением переспросил я. — Это мужское оружие.
Она бросила на меня холодный взгляд.
— Я этой штукой умею пользоваться не хуже любого мужчины. У меня пять бравых братьев, и мы с ними фехтовали на шпагах часами. Дай мне этот клинок, и если какая заварушка случится, стань в сторонке и погляди, что может сделать женщина!
— Сколько угодно! — согласился я охотно. — Я ведь сомневался не в том, что ты можешь это сделать, а в том, что захочешь.
— А я и не хочу. Я делаю, в чем нужда есть. Если нужно еду готовить, я готовлю. Если нужно иголку в ход пустить, я шью. Ну а если дойдет до шпаг, я уж смогу помахать железкой. Я так думаю, косить руки-ноги и головы не тяжелее, чем рубить тростник.
В Котсуолде и долине Северна повсюду хватало римских развалин, а мне их вид был не вовсе чужд, ибо этими путями водила меня рукопись Лиленда, и сейчас я припоминал многое из того, что в ней читал.
Однажды вечером мы остановились на ночлег в развалинах римской виллы и брали воду из обросшего мхом фонтана — должно быть, здесь когда-то пили римские патриции. Там, куда мы приклонили головы в эту ночь, когда-то покоились и головы римлян, хотя, наверное, и в большем уюте. А теперь они исчезли — и кто помнит их имена, и кого они волнуют? И кто будет помнить нас — нас, у которых нынче лишь зеленая трава вместо ковра, а вместо крова — обвалившиеся стены когда-то благородного дома?..
Лила была женщина спокойная. Говорила она мало, жаловаться — не жаловалась вовсе, и все же она была женщина, слишком большой мерой женщина, чтобы отправиться в Америку, не имея своего собственного мужчины. Я ей так и сказал — а она глянула на меня и ответила:
— Будет и мужчина. Где я буду, туда он и придет.
— В Америке не много ты увидишь белых мужчин — да и любых других тоже, кроме разве что индейцев. Кое-кто из них — народ неплохой, но вот думают они не так, как мы.
— За индейца я не пойду. Я за англичанина пойду — или, может, за валлийца[19].
Назавтра мы переправились вброд через речку и поехали по узкому проходу среди скал, а когда пришла ночь, оказались в диком и таинственном краю, в земле длинных теней и высоких скальных стен, похожих на крепостные, стремительных холодных ручьев и пышной зеленой травы вокруг черных скал, которые сверкали как лед в мягком послезакатном свете. Это был девственный, первозданный ландшафт…
Они бросились на нас совсем внезапно — дюжина, а то и больше. Дикие, неотесанные твари, кто в шкурах и коже, кто в тряпье, бешеные, необузданные создания, размахивающие всевозможным оружием.
Они вылетели из-за камней, где лежали в засаде, — и со свирепыми криками устремились на нас. И тут Лила выхватила свою шпагу и, крутнув коня, развернулась им навстречу. Я крикнул, что нам лучше удирать, но она была уже далеко и не слышала. Она не вскрикнула — она издала какой-то дикий валлийский клич, и свет блеснул на ее сверкающем клинке, когда она понеслась им навстречу.
Я едва успел выхватить пистолет и выстрелить, как она уже оказалась среди них.
Но что это? После ее свирепого валлийского клича они внезапно застыли на месте, раскрыв рты в неслышном вопле, устремив на нее глаза. А потом все как один — или как одна, ибо среди них были и женщины, — бросились наутек.
По-моему, ее шпага достала одного раньше, чем они скрылись среди камней, откуда выскочили. А потом Лила развернула коня, поднялась на стременах и закричала им вслед хрипло и вызывающе.
Ее клинок был окровавлен; она нагнулась с седла и воткнула его в мягкий, покрытый мхом земляной бугорок раз и другой. А потом вложила в ножны.
Охваченный благоговейным ужасом, я двинулся дальше по дороге туда, где она уходила на перевал; Лила молча следовала за мной.
Дальше дорога стала шире, и мы поехали рядом.
— Что ты там такое кричала, что они так перепугались? — спросил я.
— Неважно.
— Это была просто удивительно. Они остановились как от удара, а после бросились удирать так, словно все страхи и ужасы на них обрушились.
— Ну что ж, так они и должны были. Им хорошо известно, когда надо смываться. Вонючая шайка! Я слышала рассказы про них. Бедняги, рожденные вне закона, приплод от братьев и сестер… живут в пещерах и убивают ни в чем не повинных путников. Солдаты отправлялись охотиться за ними раз десять, но они исчезали. Никому их не сыскать… по крайней мере, никому из англичан.
Она замолкла после этих слов — и я тоже. Больше двух часов ехали мы, не видя никаких признаков жизни — да и вообще ничего, кроме девственных гор, стремительных холодных ручьев и камней, что валялись по обе стороны дороги, словно чугунные чушки.
— Вон там есть домик, — сказала она наконец, показывая вперед.
— Ты тут ездила уже?
— Нет.
— Ты — с Англси, Лила, и ты говоришь о друидах.
— Когда — сейчас говорю?
— Говорят, есть на Англси люди, обладающие даром.
Она ехала дальше, не отвечая. Мы поднимались к очередному перевалу среди девственных, поросших густым лесом холмов. И вдруг до меня дошло.
— Это ведь перевал, идущий от Беттис-и-Коэд!
Она повернула голову:
— Ты это знаешь? Ты случаем не бывал в Уэльсе раньше?
— Не бывал. Так это тот перевал?
— Тот, — теперь настала ее очередь удивляться. — А как ты узнал?
Я и сам толком не знал, как, — просто как-то пришло в голову.
— Мне о нем рассказывали когда-то… давным-давно.
— И ты узнал его в темноте? — удивленно спросила она, ибо уже опустилась ночь.
— Мне рассказывали, как он выглядит в темноте и как… как его чувствуешь.
Она снова поглядела на меня, но теперь мы уже достигли самой высокой точки перевала, и внизу, на дальнем склоне, увидели какое-то белеющее в темноте пятнышко, а потом залаяла собака.
— Тот домик, — сказала она. — Думаю, мы там остановимся.
— Как пожелаешь. Все лучше, чем сырые горы и камни.
— Это валлийские горы, — сказала она сурово, — и валлийские камни.
Наши лошади ступали все более устало по мере того, как мы одолевали спуски и подъемы, но теперь, завидев тусклый свет из окна, нетерпеливо устремились вперед. У двери я соскочил на землю — а здоровенный пес злобно лаял, ощетинив шерсть и скаля зубы.
Лила резко прикрикнула на него по-валлийски, он съежился и попятился, хотя все еще продолжал ворчать. Мы услышали, как отодвигается засов, потом чей-то голос крикнул в щелку:
— Убирайтесь! Заведение закрыто!
Лила резко заговорила в ответ, щель в двери расширилась, оттуда высунулась голова какой-то девушки.
— Кто это тут так разговаривает? — недоверчиво спросила девушка по-английски, потом добавила какое-то валлийское слово.
— Мы приехали издалека и впереди у нас еще долгий путь, — спокойно и негромко сказал я. — Нас двое — я и женщина.
— Вы обвенчаны?
— Мы — нет. Она — подруга моей невесты.
— Ха! — Дверь раскрылась шире. — Тем более дура ваша невеста, что отпустила вас в горы Уэльса с другой женщиной. Черта с два я бы была такой щедрой!
Лила слезла с коня и нависла над девушкой.
— Мы тут поедим и поспим, — заявила она, — и чтоб лошади наши были накормлены!
Внутри оказалось довольно просторно — широкая комната с низким потолком и полом из камня-плитняка, вымытым до блеска, хоть ешь с него, — что встречалось нечасто.