– Я хочу сообщить вам нечто важное!
Публика насторожилась и притихла.
– Один оратор в английском парламенте заявил: «Солнце восходит с запада». Ему не дали говорить. На следующем заседании он снова выступил и сказал: «Солнце восходит с запада», его прервали и выгнали. Наконец в третий раз его решили выслушать, и ему удалось закончить фразу: «Солнце восходит с запада – так говорят дураки и невежды». Напрасно и вы не дослушали Бурлюка…
После этого я ополчился на поэтов за то, что они употребляют «заезженные» дешёвые рифмы.
– Такие рифмы, как «бога – дорога», «сны – весны», – назойливо долбят уши. Мы за то, чтоб рифма была не кол, но укол. Хороший ассонанс, звуковой намёк лучше, чем заношенная, застиранная, полная рифма.
Говорю – и вижу: в 6–7 ряду А. Блок. Скрестил руки, откинул голову и заслушался. Припоминаю: а ведь я цитировал его рифмы! Взял да ещё прибавил что-то по его адресу.
В это время в партере взвился голубой воздушный шар. И его полёт удачно аккомпанировал речам о лёгком звуковом уколе, о воздушности рифмы…
Публика сама нашла блестящее оформление для вечера будетлян!..6
Ещё жарче было дело 13 октября того же года в большом зале «Общества любителей художеств» (Б<ольшая> Дмитровка, Москва), где мы устроили «Первый в России вечер речетворцев».7
Мы мобилизовали для этого почти все силы.
– Будут Давид и Николай Бурлюки, Алексей Кручёных, Бенедикт Лившиц, Владимир Маяковский, Виктор Хлебников, – кричали огромные цветные афиши.8 Мы стремились взбесить нашей «перчаткой» ненавистных «доителей изнурённых жаб».
Внешнюю обстановку этого нашего выхода так рисует один из участников (Б. Лившиц в статье «Маяковский в 1913 г.»):
Вечер привлёк много публики. Билеты расхватали в какой-нибудь час. Аншлаги, конные городовые, свалка у входа, толчея в зрительном зале. Программа этого вечера была составлена широковещательней, чем обычно: три доклада: Маяковского – «Перчатка», Давида Бурлюка – «Доители изнуренных жаб» и Кручёных – «Слово» – обещали развернуть перед москвичами тройной свиток ошеломительных истин. Особенно хороши были тезисы Маяковского, походившие на перечень цирковых аттракционов:
1. Ходячий вкус и рычаги речи.
2. Лики городов в зрачках речетворцев.
3. Berceuse оркестром водосточных труб.
4. Египтяне и греки, гладящие чёрных сухих кошек.
5. Складки жира в креслах.
6. Пёстрые лохмотья наших душ.
В этой шестипалой перчатке, которую он, ещё не изжив до конца романтическую фразеологию, собирался швырнуть зрительному залу, – наивно отразилась вся несложная эстетика тогдашнего Маяковского.
Однако для публики и этого было поверх головы.
Чего больше: у меня и то возникали сомнения, справится ли он со взятой на себя задачей. Во мне ещё не дотлели остатки провинциальной, граничившей с простодушием, добросовестности, и я допытывался у Володи, что скажет он, очутившись на эстраде…
Успех вечера был, в сущности, успехом Маяковского.9
К сожалению, рассказ Лившица о самом вечере изобилует неточностями. С этого момента память начинает изменять мемуаристу. Но его ошибки любопытны, и на них следует несколько остановиться. Например, вот что Б. Лившиц запомнил из выступления Маяковского:
Непринужденность, с которой он держался на эстраде, замечательный голос, выразительность интонации – сразу выделили его из среды остальных участников. Глядя на него, я понял, что не всегда тезисы к чему-то обязывают. Никакого доклада не было: таинственные, даже для меня, египтяне и греки, гладившие чёрных и непременно – сухих кошек, оказались просто-напросто первыми обитателями нашей планеты, открывшими электричество, из чего делался вывод о тысячелетней давности урбанистической культуры и… футуризма.
Лики городов в зрачках речетворцев отражались, таким образом, приблизительно со времен первых египетских династий, водосточные трубы исполняли berceuse чуть не в висячих садах Семирамиды, и вообще будетлянство возникло почти сейчас же вслед за сотворением мира.
Эта веселая чушь преподносилась таким обворожительным басом, что публика слушала развесив уши.10
Здесь не вызывает возражений только автохарактеристика Б. Лившица – действительно, он «ничего не понял». «Обворожителен» ли бас Маяковского, конечно, дело вкуса, но, по-моему, это весьма «субъективная» оценка мужественного и грозного голоса бунтаря. Главное, однако, в другом. Не в манере Маяковского было, особенно в то время, вместо ответственных докладов преподносить «весёленькую чушь». Вместо глупостей, приписанных Маяковскому в цитированных строчках, на самом деле публика слышала следующие и вовсе не так уж малодоступные мысли (Маяковский повторял их во многих своих докладах и статьях):